ОН ВИДЕЛ ТРИ ОКЕАНА...
Убили Николая Михайловича Гиренко. Вроде бы нам не привыкать стать. Но убийство Гиренко как будто открывает новый, еще более страшный раздел в городском мартирологе. На этот раз убит не экономист и не политик, а ученый-этнограф, который в силу своих профессиональных обязанностей делал все, чтобы в городе утверждался этнический мир, утверждалось взаимопонимание и взаимоуважение между людьми, принадлежащими к разным этническим общинам.<br>
Никоим образом не предрешая результаты следствия, мы, коллеги и друзья покойного, уверены: то, что случилось, является началом нового периода роста петербургского нацизма, переходящего ко все более открытым и наглым действиям.
Но сейчас я хочу сказать о другом. Тридцать без малого лет работы в одних стенах с Николаем Михайловичем, да что там - Колей Гиренко, дают, мне кажется, право припомнить некоторые живые особенности его личности и судьбы так, как мне довелось их видеть, и поведать тем, кто знал его только как депутата или как эксперта по вопросам межэтнических отношений. Этот текст, вполне субъективный и по стилю, и по содержанию, состоит как из воспоминаний, по преимуществу смешных, так и размышлений, важных, по крайней мере, для меня. Можно сказать, что по получении страшного известия он написался сам, почти без моего участия.
Мы не были близкими друзьями, скорее постоянными оппонентами. Но не могу не вспомнить здесь нашего великого филолога-классика - Аристида Ивановича Доватура, который с непередаваемым произношением старого петербуржца говаривал мне примерно так:
- Вы знаете Николая Михайловича? Он видел три океана! А мы с вами не видели ни одного. У него дочь родилась на Занзибаре. Я говорил ему: "Вот вырастет ваша дочь и скажет: "Не хочу жить в Советском Союзе, хочу на родину, в Занзибар!"
Надо было слышать, как преуморительно растягивался при этом последний слог в названии африканского острова. (Нелишне заметить, что кафедра классической филологии и кафедра африканистики хотя и принадлежали к разным факультетам, располагались друг напротив друга, дверь в дверь, в глухом конце коридора, и это было одним из факторов, благоприятствовавших межкафедральной дружбе.)
В основе научных воззрений Гиренко была тогда марксистская теория, дополнявшаяся некоторыми модными веяниями, родившимися, главным образом, в англоязычном мире. Никогда не забуду почти трехчасового телефонного разговора, в котором мы до натуральной хрипоты спорили о том, верна или не верна одна экономико-математическая формула Маркса. Постепенное разочарование в коммунизме прошло для нас позднее, не без внутреннего драматизма, но, к счастью, и без истерики, свойственной некоторым новообращенным либералам.
Мне кажется, что участившиеся в период перестройки поездки Гиренко на Запад все более убеждали его в принципиальной неэффективности и нашей экономики, и нашего политического строя. Между тем в стране наступал еще один кризис, который уже тогда многими проницательными людьми рассматривался как едва ли не самая трудноразрешимая из проблем, вставших перед всем человечеством и в немалой степени перед жителями СССР. Удивительное дело: я сам знал и знаю немало просвещенных и либеральных людей, всю жизнь профессионально занимавшихся народоведением, которым взрывы межэтнической ненависти в Советском Союзе или, в еще более острой форме, в Югославии представились чем-то неожиданным и даже обидным, как будто противоречившим их личному и научному опыту. И было совсем мало профессионалов, готовых засучив рукава взяться за трудное, долгое лечение давно скрываемых болезней, не сулившее даже в случае успеха никаких политических дивидендов.
Конечно, то, что тогда только начинало делаться, часто сопровождалось боязнью и нежеланием понять уже проявившиеся реалии. Многое казалось просто страшным выговорить. Я хорошо помню одно из стихийных заседаний по нагорно-карабахской проблеме, проходившее под председательством покойного Александра Даниловича Александрова, но организованное именно Колей Гиренко (проходило оно в кабинете его учителя Дмитрия Алексеевича Ольдерогге, а собрались там представители самых разных ветвей академической науки). И вот на этом достаточно бурном заседании говорилось много хороших и верных слов, за исключением простого и главного: не существует таких сил, которые были бы в состоянии удержать эту область в составе Азербайджана (тогда еще, напомню, советского).
При таком положении вещей выбрать правильную линию поведения было ой как непросто. Хождение Николая Михайловича в политику запомнилось главным образом тем, что по результатам голосований он оказался в самой правой, революционной части Ленсовета. Но в конечном счете он выбрал менее заметную, хотя, может быть, более важную работу: систематические контакты с представителями различных общин, попытки согласовывать их интересы, неуклонную и последовательную борьбу с петербургским нацизмом во всех его проявлениях. Видимо, этот путь был правильным. По крайней мере, так считал его убийца.
Валентина Матвиенко взяла под личный контроль расследование убийства известного правозащитника. "Всех нас потрясло это циничное преступление", - заявила вчера губернатор Санкт-Петербурга на заседании правительства города, добавив, что ею даны все соответствующие поручения и что она будет держать расследование под личным контролем. "Преступление, по каким бы мотивам оно ни было совершено, является вызовом обществу, - сказала она. - Уверена, что правоохранительные органы сделают все необходимое, чтобы в кратчайшие сроки раскрыть это чудовищное преступление". Валентина Матвиенко выразила соболезнование родным и близким Николая Гиренко, участники заседания почтили память убитого ученого.
Николая Гиренко похоронят завтра, 24 июня, на Серафимовском кладбище, где покоятся его родственники, погибшие во время блокады Ленинграда. В 11.00 в научном центре РАН на Университетской набережной состоится гражданская панихида.