ЧТЕНИЕ НА ЛЮБИТЕЛЯ
Вышел новый сборник эссе знаменитого чешского писателя Милана Кундеры.<br>
Название книги сразу настраивает на некий литературно-мемориальный лад - "Нарушенные завещания". В 1993 году Кундера собрал под одну обложку свои размышления о разных столпах культуры веков прошлых и века двадцатого, который для большинства из нас все еще остается веком современным. Таков он и для чешского писателя, чье творчество нынче хорошо известно у нас. Когда в компании кто-то признается, что читал Милана Кундеру, то это звучит примерно так же, как в советские времена звучало признание в том, что человек читал Франца Кафку. Последний, кстати, является одним из основных героев новой книги остроумного и парадоксального писателя. С ним рядом на страницах эссе оказались Франсуа Рабле и Леош Яначек, Игорь Стравинский и Томас Манн, Арнольд Шенберг и Лев Толстой.
Проза Кундеры никогда не отличалась особой легкостью при чтении, хотя и пробуждала вполне чувственные образы и видения. Писатель никогда не скрывал собственных физиологических основ возникновения тех или иных сюжетов, персонажей, эпизодов. Нынче в сборнике его эссе нам предложена картина рождения мысли и парадокса, когда берется классическая биография классического же деятеля культуры ХХ века и переворачивается с ног на голову путем интерпретации. Кундера выбрал двух своих земляков - Кафку и Яначека, о которых пытается рассказать искренне и без экстатического упоения их гениальностью. Он раскрывает нам, как из обыденности жизни рождается ее литературное и музыкальное осмысление. Именно в трактовке разных эпизодов жизни и творчества европейских знаменитостей он видит те противоречия, с которыми каждый из его героев сталкивался в реальности. Нарушенные завещания - это отсыл к знаменитому эпизоду из жизни Кафки, который, как известно, завещал своему другу после своей смерти сжечь все его рукописи. Друг ослушался, издал рукописи и стал едва ли не монопольным интерпретатором наследия трагически парадоксального жителя Праги. Здесь не место разбирать трактовку Кундерой творчества Кафки. Для нас гораздо важнее то, что писатель, чувствуя другого писателя, ратует за МНОГОЗНАЧНОСТЬ интерпретаций того, что вышло из-под пера одного из самых загадочных мастеров прозы уже прошлого века.
Аналогичный метод использован Кундерой и при интерпретации музыкального наследия Яначека. Это отнюдь не музыковедческий анализ, а психологическое исследование того, почему столь яркая и оригинальная музыка не находила отклика в сердцах современников. Для Кундеры по большому счету не так важно, чем занимается творец, продуцирующий образ то ли с помощью слова, то ли с помощью звука. Он смотрит на творчество и на культуру в целом шире. Они для него - защита от пошлости жизни (хотя из нее и произрастают), но они же и способ очищения сознания современного человека от комплексов, страхов, неврозов и прочих фрейдистских "страшилок". Рассуждая об эпатажности писателя Селина, Кундера напоминает о том, что культура "искупает ужасы, превращая их в экзистенциальную мудрость. Если духу процесса (см. одноименный роман Кафки. - С. И.) удастся уничтожить культуру этого века, у нас за плечами останется лишь воспоминание о жестокостях, воспетых хором детских голосов".
Кундера проникает в психологию своих героев, но он вовсе не стремится поразить нас какими-то сенсационными биографическими открытиями или шокирующими подробностями личной жизни тех, кто прославился в музыке и литературе. Писатель прекрасно видит опасность того нынешнего вседозволенного проникновения в святая святых творца, из которого получается скорее картина деградации и упадка личности, чем очерк его тем, идей и образов. И потому для Кундеры принципиально не лезть в душу к тому, кого уже нет на свете, или к тому, кто готовится покинуть этот свет. В книге "Нарушенные завещания" есть потрясающий рассказ о Яне Прохазке, крупном деятеле "Пражской весны", который был дискредитирован путем опубликования его тайных разговоров с единомышленниками, записанными на пленку без его ведома. Вывод, который фиксирует на страницах эссе Кундера, достоин того, чтобы воспроизвести его в завершение этих заметок, именно потому, что с ним я полностью согласен: "Я сказал себе, что обнародование личной жизни другого, как только это возводится в привычку и в правило, вводит нас в эпоху, когда самой большой ставкой является выживание или исчезновение личности".