БАЛАНЧИН ПО ЭЙФМАНУ
Состоялась премьера нового балета Бориса Эйфмана "Мусагет".<br>
Борис Эйфман - автор целого ряда спектаклей, посвященных знаменитым людям. Император Павел I, Чайковский, Спесивцева, Мольер уже становились героями его балетных драм. Теперь свою серию ЖЗЛ (жизнь замечательных людей) хореограф продолжил размышлениями о судьбе коллеги по цеху - новый балет Эйфмана "Мусагет" посвящен жизни хореографа Джоржа Баланчина.
В балете нет биографических подробностей, из всей богатой, насыщенной драматизмом жизни Баланчина Эйфман концентрируется только на его отношениях с женщинами, его балеринами-музами. Одна - обольстительная, другая лиричная, третья совсем юная, почти подросток, но независимая и уверенная в себе - они появляются в жизни хореографа в разное время, вдохновляя его на творчество.
В спектакле первая сцена одиночества и "томления духа" художника сменяется дуэтом с одной из избранниц, получив порцию вдохновения, хореограф реализует ее в творчестве - за дуэтом следует массовая сцена сочинения балета, когда хореограф показывает новые па артистам. Потом новая встреча, новая любовь и новые идеи, снова на музыку Баха. И так далее...
По кругу ходить можно было бы долго - благо у Баланчина было достаточно увлечений, но Эйфман останавливается на трех танцовщицах, не называя их имен, но характером дуэтов и костюмами делая их узнаваемыми. Здесь стоит напомнить, что балет "Мусагет" ставился по заказу New York City Ballet, труппы Баланчина, и впервые был показан в Нью-Йорке к столетию хореографа. Поэтому для американцев с их культом Баланчина, отца национального балета, узнавание образов балерин рождает дополнительные ассоциации, непосвященным же в тайны личной жизни хореографа эти дамы кажутся воплощением трех разных женских типов.
Пройдя три этапа вдохновения в земной жизни, герой балета покидает этот мир. Как напоминание о грузинском происхождении Баланчина сцена смерти хореографа решается на музыку грузинского хорала. Творчество же мастера, его идеи продолжают жить - в финале артисты танцуют под музыку Чайковского. Выбор композитора понятен - Баланчин очень трепетно относился к музыке Чайковского, ценил и глубоко понимал ее, а успех многих своих постановок на музыку русского композитора объяснял тем, что "Чайковский помогал ему". Для гимна "бессмертному творчеству Баланчина" (как говорит Эйфман) выбран финал Четвертой симфонии с отчетливо слышимыми нотами тоски и ненайденной гармонии. А ведь гимн удивительно жизнеутверждающему творчеству, творчеству хореографа-оптимиста.
В контексте спектаклей Эйфмана, очевидно не равнодушного к теме эмиграции, тоскливо звучащая в симфонии мелодия "Во поле береза стояла" воспринимается символом тоски по родине Баланчина, в молодости навсегда покинувшего Россию. Уместно ли? Баланчин в интерпретации Эйфмана становится похожим на героев других его балетов. И в пластике - муки творчества Баланчина очень уж напоминают творческие терзания, например, Мольера. Это касается и отдельных движений, и общего впечатления от танца. Когда-то давно найденные позы, поддержки, эффектные манипуляции с предметом (в данном случае со стулом) кочуют из старых спектаклей в новый и определяют так называемый "индивидуальный стиль хореографа", а иными словами, тиражируются.
Для американцев, воспитанных на бессюжетной баланчинской легкости, знакомство с языком драм Эйфмана, наверное, было встречей с чем-то новым, и вкус непривычной хореографии был им интересен. Постановка "Мусагета" внесла разнообразие в празднование столетия Баланчина и в репертуар New York City Ballet. Теперь же спектакль танцуют артисты труппы Эйфмана. В чем изюминка нового балета на фоне всего репертуара театра? Не скажешь, что специфику спектакля определяет традиционное для Эйфмана напряженное развитие действия - сюжет "Мусагета" сведен к минимуму. В оформлении Вячеслав Окунев поддержал баланчинский минимализм - на сцене нет нагруженных символами декораций. Хореография? О ней читайте выше. А что же осталось?..