АВТОРСКИЙ ТЕАТР ПЕТРА ФОМЕНКО
В минувшем году работа телеканала "Культура" обогатилась новым творческим опытом.<br>
К десятилетию театра "Мастерская Петра Фоменко" был показан фестиваль его спектаклей - от первых, еще студенческих работ до тех, которые стали подлинным театральным событием. О них написано немало. Пресса совсем не скупилась на внимательный анализ и добрые слова. И все же телевизионный фестиваль непременно требует своего отклика. Будучи самостоятельной и мощной силой, телевидение в прямом и переносном смысле приблизило к массам зрителей свежие актерские лица, высветило творческий масштаб молодого театра и его особые художественные секреты. В течение двух месяцев по субботам телевизионная камера, пользуясь своим крупным планом, неизменно и, можно сказать, влюбленно преследовала лица актеров, не давая им ничего утаить от зрителя. А для человека, неравнодушного к театру, это, наверное, были заветные часы, вызывавшие к "ящику" нечастое чувство благодарности.
Все началось со спектакля "Волки и овцы", поставленного для студенческого выпускного курса. Молодость исполнителей явилась для их режиссера некой содержательной категорией. В хрестоматийно известной пьесе Островского возникли отношения, отмеченные необыкновенной душевной активностью, если не сказать душевным нетерпением. Иногда это забавно проявляется поперек текста, вопреки словам, но уж очень в ладу с чувствами.
В этом спектакле женская слабость Купавиной (П. Кутепова) воистину становится ее силой, а лукавая хитрость Глафиры (Г. Тюнина) - едва ли не победным гимном во славу женских чар. И где же против них устоять Лыняеву (Ю. Степанов), до азарта сметливому в делах, но столь же беззащитному, когда мужская воля нужна, чтобы признать свое поражение.
Неоконченная пьеса Гоголя "Владимир III степени" практически не имеет театральной истории. Состоящая из отдельных сцен и эпизодов, она не привлекала внимания режиссеров, но
С. Женовач в своей постановке показал класс сценического юмора. Намеченные автором темы он доводит до абсурда, до остроумной гиперболы. И если сюжет касается извечной российской лени, то в поведении героев она выглядит настолько изощренной, что превращается в свою противоположность. Нужно обладать незаурядной фантазией и артистизмом, чтобы так самозабвенно ею упиваться. Стихия игры, которую сочинил режиссер и которой актеры отдаются душой и телом, полна веселого смеха, едкой иронии ( подчеркнем, самоиронии) и в итоге - душевного здоровья. И разве нет в этом сугубо гоголевских мотивов?
Это умение театра во фрагменте передать целое, дух произведения особенно выразительно проявилось в спектакле "Война и мир". Фоменко ставит только начало романа. Ни одной военной сцены. Но удивительным образом раскрыта тема войны. Без подробностей, без деталей. Но во всем ее переломном для мира смысле.
На сцене царит заразительная энергия жизни. Ее светлые начала, благородные порывы существуют, однако рядом с корыстью и светским двоедушием. Возникает по-толстовски емкая, многослойная картина общества, полная живых и противоречивых страстей, где нет ни одной нейтральной фигуры, где каждый одержим своей жизненной целью. И в момент кульминации действия режиссер мастерски переключает внимание зрителя. На смену динамике и бурным темпам приходит строгая сдержанность, почти статика, звучит затаенно-драматическая музыкальная нота. Как будто это последняя мирная минута. Героям словно дано заглянуть в свое будущее.
Пусть эскизно, но телевидение стремится передать эту непростую стилистику спектакля. Оно ищет свой путь к сложным пространственным решениям театра. Когда же может сосредоточиться на лицах героев, то делает это не только во всеоружии своего опыта, но и с тонким вниманием к каждому душевному движению. В "Войне и мире" сцена спора отца и сына Болконских о предстоящей войне снята так, словно камера боялась что-либо в ней опустить. В исполнении К. Бодалова и И. Любимова это не только теоретический спор по военным вопросам, хотя речь об этом, не только интеллектуальная схватка двух незаурядных умов, хотя и она тоже. По своему духовному накалу этот спор связан с вечными исканиями русской интеллигенции. А глубоко скрытый и лишь мгновениями прорывающийся личный мотив придает этой сцене неотразимую внутреннюю убедительность.
И еще об одном из фестивальных спектаклей П. Фоменко хочется сказать несколько слов.
В "Одной абсолютно счастливой деревне" по повести Б. Вахтина такие человеческие понятия, как любовь, труд, солдатский долг, существуют в их природном, почти фольклорном качестве. Но именно поэтому они не менее глубоки и истинны, чем у духовно искушенных героев Толстого. Свою правду здесь ищут, исповедуя естественные начала жизни. И когда в неразберихе войны крайним оказывается солдат Куропаткин (Т. Моцкус), простодушный от Бога, органически не способный к хитрости даже перед угрозой расправы, то это воспринимается не просто чьим-то коварством, а надругательством над самой человеческой природой, искажением ее сути. Судьба не обходит счастливую деревню своими бедами, и все же ей на роду написано быть счастливой. Ее герои умеют не спорить с жизнью, а удивительно мудро ей следовать. И так понятно, что здесь имеют право голоса и видавшее виды деревенское чучело (К. Бодалов), и общая любимица корова с симпатичным рогатым лицом (М. Джабраилова), и даже река здесь не элемент театрального пейзажа, а полноправная участница действия.
Телевидение высветило, что в этом спектакле все сплошь условно и сплошь естественно. За ним не угадывается ни один из возможных театральных аналогов.
Существует термин "авторское кино". В переводе с языка кинематографистов он означает некое высшее художественное признание. "Мастерскую Петра Фоменко" хотелось бы назвать авторским театром; притом что там работают и другие режиссеры и спектакли подчас бывают разного уровня.