ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ
К 85-летию Федора Абрамова.<br>
Я часто думаю: когда родился писатель Ф. Абрамов? Говорю не о физическом рождении. О толчке, повернувшем его на писательскую стезю. Не в 1938-м, в тот год Федор закончил Карпогорскую школу и впервые увидел большой город, железную дорогу, Ленинградский университет. Конечно, и за спиной кое-что было. "Безотцовщина" - так потом назовет свою повесть. Школьные обиды. Его, сына "середнячка", не хотели принимать в пятый класс. Но это все не повод для большого замаха. В Университете "налегал" на учебу. Огромное потрясение - война, ее ход, потери друзей и месяцы зимы в блокадном госпитале. В 22 пришла зрелость.
А потом, отпущенный на поправку, вернулся на север, в родную Верколу. Вот где точка писательского отсчета. Он увидел голодную деревню без мужиков, труд от зари до зари, баб да подростков, открывших "второй фронт". Конечно, здесь я почти пересказываю первый роман Абрамова, о котором он тогда не думал, но эти сцены не забывал ни в СМЕРШе, где ему пришлось дослуживать в конце войны, ни в завершении студенчества.
Помню его аспирантские годы. Чуть прихрамывающий, суровый, он был сосредоточен и вечно занят - занятия, партийная работа. Вот тогда, еще путаясь в понимании "текущего момента", Федор отчетливо знал, что ему не по нутру. Это была тогдашняя литература о колхозной деревне. Он знал, что она приторна, лжива. Почувствовав новые веяния времени ("оттепель"), молодой кандидат наук сказал свою правду на страницах "Нового мира" (1954). Статья Абрамова показалась слишком резкой, задела "авторитетных" людей. Его заставили "признать ошибку" или... уйти из университета.
"Ошибку", скрепя сердце, коммунист Абрамов признал. В первый и последний раз. Он еще не напечатал ни строки прозы, тайком ото всех писал роман о военной деревенской страде, но уже был писателем.
А потом - и когда хвалили (за первый роман - "Братья и сестры"), и когда на четыре года отлучали от литературы за повесть "Вокруг да около" (1963), и когда упрекали за "очернительство" и "искажение действительности" (повесть "Пелагея", роман "Дом") или не пропускали в печать (рассказы "Старухи", "Франтик") - Абрамов стоял на своем. И от старшего своего товарища, поэта и редактора А. Твардовского, не отступался, когда громили "Новый мир".
Его привязанности были сильны. Абрамов говорил: "Я не могу без моей Верколы". Он каждый год приезжал в Пинегу, в маленький дом, совсем непохожий на "писательские дачи". Здесь ему вольно дышалось. Стоит посмотреть на веркольские фотографии. Со своими земляками, особенно старухами, писатель чувствовал себя среди своих. И для них он был свой. Благодаря Абрамову Веркола (или Пекашино - так в романе-тетралогии) теперь знают в мире. Как шукшинские Сростки, как шолоховскую Вешенскую.
Сила Абрамова в верности землякам - в самом широком смысле. Представляя уходящую деревню, Федор Александрович не кадил ей, но ценил то лучшее, что есть в ее людях, любил-жалел деревенских старух, которых не сломала нечеловеческая трудная жизнь. Они были для него - из "колена Аввакумова", твердые до конца. Таким он и сам был.
Об особенности писательского таланта Абрамова хорошо сказал академик Лихачев, дружбой которого он дорожил: "Взгляд на крестьянство со стороны сужен. У Федора Абрамова широкая точка зрения. Это взгляд не со стороны. А изнутри. Проблемы его романов - этические проблемы всей страны, всего русского народа".
Эти слова сказаны при жизни писателя. Они объясняют интерес к его книгам. Дорого, самой жизнью оплачен этот "взгляд изнутри", я бы сказал, крестьянина и интеллигента в первом поколении. Такой взгляд воспринимает неискаженную действительность и позволяет вместе с автором прикоснуться к подлинному.