СЕРГЕЙ ЮРСКИЙ: ТЕАТР МОЖЕТ БОЛЬШЕ НЕ ПОНАДОБИТЬСЯ, А ЖАЛЬ...
Москва, 5 марта 2005 года. Иду в театр "Школа современной пьесы" на спектакль по пьесе Иона Друце "Вечерний звон". Есть у этой пьесы и второе название - "Вечер с товарищем Сталиным". Нынешний день знаменателен - 52 года назад не стало Сталина. Спектакль поставлен Сергеем Юрским, он же исполняет главную роль. Пока иду по Цветному бульвару - вспоминаю. Юрский - кумир моей молодости. О нем в 60-е годы говорили в Ленинграде возвышенно: властитель дум молодежи и интеллигенции. Говорили без всякой иронии. От него исходил действительно какой-то мощный заряд творческой энергии, которая предвещала, обещала другую, какую-то очень здоровую, нормальную, захватывающе интересную жизнь. Он был романтичен и интеллектуален одновременно. И эксцентричен, и талантлив, и неуемен.<br>
Вспоминаю его роли. Чацкий, Илико, Дживола, Тузенбах... И совсем маленькие, эпизодические - Гвичарди в "Четвертом", Дробязгин в "Варварах". Видел почти все, врезались в память на всю жизнь. А теперь иду, и что-то гложет. Видимо, подспудно опасаюсь шаржа, эксцентрики, которых мы насмотрелись немало в спектаклях о Сталине в начальные перестроечные годы.
Небольшой зал, маленькая сцена. Публика самая разная. Девушки с бутылками колы в руках и седовласый господин-товарищ со звездой Героя Соцтруда на лацкане... Через пять минут после начала чувствую, что зал замер, забрало, не пискнул ни один мобильник. Никакого шаржа. Юрский - это Юрский. Прекрасная форма, тот же стиль умного актера, изумительно пластичен. Потрясающе работают руки, руки Сталина - палача, мудреца и лицедея одновременно. Тончайшие переходы от драмы к иронии, почти абсурду. Но все психологически мотивировано и аналитично.
После спектакля по предварительной договоренности попадаю в маленькую грим-уборную. Юрский снимает сталинский парик...
- Замечательный спектакль, Сергей Юрьевич...
- Приятно слышать... пытаюсь и думаю, что здесь благодатная для этого почва, вернуть те умственно-социальные, чувственно-социальные отношения театра и зрителя, которые не просто исчезают, а сознательно вытаптываются из сознания зрителей. Этого не надо... не надо. Отдыхайте, отдыхайте, а мы сделаем все-все, как массаж.
- А что для вас Иосиф Виссарионыч?..
- А вот я и пытаюсь с каждым спектаклем это понять. Театр, как нас учили, а теперь я все больше настаиваю на этом, - одна из форм познания, не научного, а вот именно познания искусством - и в этом его интерес. Тут театр опережает кинематограф. Потому что кино - это в идеале разовое озарение. Вот как сыграл - так и есть, как смонтировали - так и склеилось. А театр - это нахождение общей сетки, конструкции, он живет каждый раз по-разному в зависимости от зрителя и от дня, от времени, от событий, которые происходят. Если театр совсем от этого независим, на мой взгляд, он теряет смысл. Получается танцплощадка, как говорили в наше время, или дискотека, как говорят сегодня. Поэтому Сталин для меня не ответ на вопрос, а предмет постижения. Вернее, объект постижения. Крайне важный, по-моему, на сегодняшний день. Ибо мы немножко отрезвели от того, что это был кумир. Но потом сделали из него дурака и негодяя. Ошибочно и то и другое. Есть обязательное раздумье: что случилось с нашим народом, когда в нем царствовал сталинизм? Сталинизм был выше Сталина. Сталин был одной из его человеческих жертв тоже. Это не одним человеком делается. Это силы, исходящие из многих источников. Очень современная и серьезная проблема.
Для меня этот спектакль каждый раз столкновение со зрителем, каждый раз разным, реагирующим совершенно не похоже. Чаще всего именно от столкновения со зрителем узнаю что-то новое. Страх перед властью и его истинные формы, обаяние власти, жажда власти. Борьба с властью, с тем, чтобы самому стать властью. Власть и сходство власти с плотской любовью. Власть и искусство. Как власть жаждет искусства и как искусство жаждет власти. И как их соединение гибельно для обоих.
- Вы планируете привезти этот спектакль в Питер?
- Очень хочу. Именно в Питер, в мой родной город, именно этот спектакль и обязательно в первый сезон жизни спектакля.
- Как складываются ваши отношения с питерской публикой в последние годы? Она меняется?
- Да, вообще публика меняется. Везде. На моих концертах в Питере это меньше заметно, потому что туда ходит определенная публика. Даже если речь идет об очень больших залах. Даже если не сама эта публика, а их дети. Все равно есть феномен наследования. А вот публика в театре, который стал гораздо дороже, гораздо разнообразнее, - тут, мне кажется, произошла смена публики, а иногда подмена. Порой это вообще не театральные зрители, а публика увеселительного заведения. Смена публики - это процесс, который не сейчас начался и еще не полностью завершился. Но это ощутимо.
- Может быть, театр вообще станет другим?
- Возможно. Он может и вообще рухнуть, исчезнуть...
- Ну, это вряд ли, ведь он существует уже две тысячи лет...
- Он может модифицироваться. Он существует две тысячи лет где?
- На Земле...
- Да, но, по отзывам знающих людей, в Греции, где возник театр, где писали пьесы, существовали профессиональные актеры, в данное время театра как такового нет. Есть либо театр для туристов, в таком музейном варианте, либо какие-то совсем незначительные вещи. А есть страны, где драматического театра, о котором мы с вами говорим, никогда и не было. Зрелища - да. "Хлеба и зрелищ" - это всегда и везде. Драматический театр, которому я прослужил 50 лет и с чем и еду сейчас в Питер, может и рухнуть, может исчезнуть. Он может больше не понадобиться, а жаль. Изображение жизни в формах самой жизни, увы, нарушено. Театр стал так кривляться, так далеко ушел от органики, что формы самой жизни на сцене исчезли. Есть железная конструкция, есть человеческое тело, и вот из них что-то такое лепится, но это уже не драматический театр, а что-то другое.
- Что ж, если о театре получается грустный разговор, поговорим о литературе... Я уже сбился со счета - сколько книг вы написали?
- Я не сбился - мною написано 14 книг. Это много...
- Целое собрание сочинений...
- В последних пяти книгах я старался как раз уйти от солидности собрания сочинений и сделать такой диалог с читателем. Все пять книг вышли почти одновременно за полтора года. Последняя книга "Спотыкач" - это 50 рассказиков в стиле Зощенко. Это то, что писалось для "Новой газеты" в течение двух лет каждые две недели. Рассказики от лица человека ХХ века, но живущего уже в ХХI. И он все время бьется "мордой об стол", спотыкается и недоумевает: кто плох, он сам или век? Тут и американская трагедия 11 сентября, и чеченская война, но все с точки зрения вот такого зощенковского простака.
- А дальше?
- Только что вышел второй номер журнала "Знамя", где четыре моих произведения в разных жанрах - комический рассказ, гекзаметрическая насмешливая поэма как раз о Греции, чистая пародия издевательская над кинофестивалями и печальное эссе. Называется "Все включено". Может быть, это начало новой книжки, но сейчас я был не в силах работать над книгой, поскольку был целиком занят спектаклем, который вы только что видели. Да еще приближается юбилей, которому я вынужден отдавать время.
- А как складываются отношения с кино?
- Тронут тем, что телевидение столь активно подошло к моему юбилею. Сделано будет несколько передач на всех каналах. Пройдет и ряд моих фильмов. Покажут ли особенно для меня дорогие ранние фильмы, вроде "Фиесты", снятой в Питере в 1971-м, не знаю. Конечно, качество пленки такое, какое сегодня не показывают, но монтаж и актеры таковы, что их не стоит забывать. И последний фильм, который я сделал в 2003 году, телевизионный фильм "Случай с доктором Лекриным". Это комедия, поставленная мною для кана.....ла "Культура" с мхатовскими актерами. Хотел бы, пользуясь юбилеем, этот фильм показать.
- В одном интервью вы сказали, что современный кинематограф вообще в маразме... Вы действительно так считаете?
- Качество кино сейчас очень сильное. Голливуд просто поразителен по качеству. Но это качество самого производства. Есть великие актеры. Например, Аль Пачино, всегда смотрю его с наслаждением. Есть и у нас актеры очень хорошие. В частности, в питерских детективах прекрасные работы. И Борисов, и Ковальчук, и Степанов, и фоменковские ребята, и Нилов, сын моего сокурсника. Но обилие кино, непрерывность кино, его стремление технологизироваться - это уничтожение человека, превращение его в штампованную фигуру, которую можно и нарисовать, а можно сыграть вживую. Это изъятие духа.
А дух в кино я неожиданно нашел, будучи председателем жюри кинофестиваля во Владивостоке. Там были представлены в основном ленты восточных кинематографий. Знакомство с корейскими фильмами показало, что и дух есть, и мысль есть, и есть мастерство. И делать все можно без сверхтехнологий, которые затмевают человека. Все это есть и в китайском кино, и в новозеландском. Очень незаурядным был японский фильм. Так что все это опровергает мои общие пессимистические заявления.
А если возвращаться к театру, опять же в Питере есть спектакль Льва Додина "Дядя Ваня", возрождающий заповедную зону психологического театра и уважения к автору. Понимаете, то, что было названо Станиславским и другими великими "вторым планом", когда произносимое и чувствуемое находятся в некотором диалектическом противоречии, создает объем. Ведь человек объемен. Говорить: "Я вас люблю" - и играть только это нельзя. Тут нет объема. За этим "Я вас люблю" должно стоять и многое другое. А сейчас некоторые молодые люди в силу неподготовленности, необразованности нашли простой ключ: взять и вывернуть наизнанку и второй план вынести наверх, а первый вообще убрать. Он говорит: "Я вас люблю", - а на самом деле он хочет ее повалить и иметь. Значит, играем так: он ее валит, а слова "Я вас люблю" либо вообще выбрасываем, либо говорим их в кавычках. И так все.
Сюрреализм был привнесением снов дополнительно к тому, что ты видишь глазами. И это давало острую, пряную картину. Грубый нынешний сюрреализм, который заполонил театр, дает совершенно другое ощущение. Неорганично, примитивно и сжирает смысл. Это очень опасно. "А мне так снится! Это сюрреализм". Призывать: давайте будем осмысленными - выглядит скучной проповедью. Поэтому отдаю свой анализ, но ни к чему не призываю.