ВАТЕРЛОО ХОЛОДЕЮЩИХ СЕРДЕЦ
Неторопливая переписка двух замечательных людей, настоящих интеллигентов, талантливейших литераторов XX века.<br>
Не поразительно ли? Всего каких-то пятнадцать лет назад некоторые люди, желая узнать друг от друга: как здоровье? что пишете? что читаете? - и уведомить, в свой черед: читаю то-то и то-то и вам советую, но глаза ни к черту, а надо работать; сочинил кое-что; покажу при встрече, на которую надеюсь, - обменивались при помощи государства конвертами с исписанной бумагой.
Понятно, что про e-mail еще ни слуху ни духу. Понятно, что и телефон обитателю частного сектора, хотя бы и в городе Пярну, поставят, только если обитатель, дожив до 60, скажет на юбилейном вечере в ЦДЛ секретарю СП СССР: "Вы лучше меня не чествуйте, а телефон поставьте", - а тот позвонит (если позвонит) в эстонский СП, а тамошний секретарь доложит в местный ЦК партии - а оттуда спустят указание в Пярнуский горком.
Но все равно: настольная лупа, неудобно громоздкая, помогает лишь при мощной лампе; фломастеры - дефицит и долго не живут; та же история с лентами для пишущих машинок; ГБ перлюстрирует все письма, и которые надо скопировать целиком, а лень, - крадет, приобщая к делам, заведенным на обоих отправителей-получателей. А они знай пошучивают: "Ерундит этот Шпекин", - а то и дразнятся:
"Чтобы окончить письмо более радостной нотой - сообщаю, что по случаю XXVI съезда КПСС ул. Горького иллюминована, и многие проспекты тоже, и на телеграфе часто вещает радио".
И продолжают, из десятилетия в десятилетие продолжают переписку, на которую вообще-то нет уже и сил. Потому что абсолютно необходимо - хотя бы через минуту наступила смерть! - сказать тому, кто точно поймет:
"...Я все равно (полная тьма, комната исчезла из глаз, полушарие на 4 минуты вышло из строя - оно ведает глазами!) не люблю "Вакханалию" (кроме конца и начала); "Зимняя ночь", "На Страстной", "Рождественская звезда", "Дурные дни" - это волшебство, чудотворство, а "Вакханалия" - не без беллетристики".
Абсолютно необходимо. Поскольку в размене подобных как бы пустяков: это люблю, это не люблю, этот текст гениален, а тот всего лишь талантлив, такой-то автор не бездарен, но, увы, не умен, а другой неглуп, зато стукач, - из таких диалогов, рукописных, а также устных, только и состояла надземная жизнь культуры.
Была еще подземная: из монологов, обращенных в неведомую даль. Как бы из лучей, не пересекающихся в черном пространстве.
Но таких немногочисленных, что если звезда не поговорит хоть иногда с другой звездою, - обе, чего доброго, поверят: их уже нет.
Двоих таких разных людей, как Лидия Чуковская и Давид Самойлов, - поискать.
Л. Ч..: Я - от природы, от рождения не люблю того, что условно называется "жизнь". Не та или другая; не то или другое десятилетие, или тот или иной возраст - а вообще. У меня к ней аппетита нету - и не было ни в 7, ни в 17, ни в 27 и т. д. ...Вот минуты счастья за 72 года - они набрались. Ими жива.
Д. С.: Я привержен удовольствиям жизни, я жизнь люблю "физически" гораздо больше, чем умом. В этом моя слабость, но это мое свойство, видимо, единственное, что позволяет мне считать себя поэтом. (По какому-то самому большому счету я себя поэтом не считаю - не хватает гениальности.)
В ней восхищало его то, чего не было в нем, - и местоимения можно переставить. Было и сходство (скобка открывается: Ватерлоо в холодеющих сердцах, - закрываем скобку) - про него не говорили. Говорили о литературе. Которая одна во времена, подобные советскому, дает человеку образ такого мира, где хорошее привлекательней дурного. То есть дает ключ к истинной реальности, но он же отпирает и мнимые: например, так называемую современность.
И сразу видно, кто свой, кто чужой, - а ты, Шпекин, примечай! ты, Шпекин, так и быть, переписывай:
Л. Ч.: ...Правда дает человеку талант, а кривда - нет. Курбский талантлив, а Грозный бездарен, как все палачи. Работает стереотипами.
Д. С.: Если Грибоедов разделял идеи декабристов, это не значит, что ему нравилась среда, где немало, видимо, было пустозвонства, тщеславия, незрелости и своеобразного карьеризма.
Переписка работала, как молотилка. Отделяя, стало быть, зерна от плевел. Спасая для горстки современников хороший вкус и здравый смысл.
Вот Л. Ч. в 1977 году прочитала роман Валентина Распутина "Живи и помни".
"Жива осталась, помнить не буду. Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины, неужели Вам это нравится?.. А синтаксис вялый, безмускульный, боборыкинский... Лишен ли автор таланта? Не знаю. Быть может, и не лишен. Иногда мелькает кое-где темперамент. Но бескультурье в языке (т. е. в мысли) полнейшее, смесь бюрократического с пейзанским..."
Примерно такая же порция достается в 1981 году Натану Эйдельману:
"...Читать не могу. Он языка не знает, возраста слов не чувствует. Цитаты из документов начала XIX века совершенно противоречат одесскому жаргону самого автора. Книгу о тончайшем стилисте Лунине я не могла читать (вопреки восторгам "всех"). Эйдельман прекрасный исследователь и ужасный писатель".
Д. С. обычно снисходительней, бывает и проницательней; ракурс у него иной:
"Важная черта современных исторических писателей, что они занимаются разными формами обоснования конформизма. Обоснования эти тонкие, существенные, объясняющие необходимый аморализм любого заговора. Все это вполне нетрадиционно и соответствует нашей конформистской эпохе".
Но есть персонажи, насчет которых - в один голос.
Л. Ч.: Катаева я уж давно не читаю. Даже когда он не лжет, не клевещет и не антисемитничает (и не исключает меня из союза), он - мертв. Этакий очень талантливый мертвец. Зачем его читать? Я к нему вполне равнодушна, пусть хоть на голову станет - не оглянусь.
Д. С.: У него с фразой все в порядке. И вообще все в порядке - и построение, и сюжет, и лица. Но как будто внутри всего этого подохла мышь - так и несет непонятной подловатиной.
Так, слово за слово, получается не взвешенный такой путеводитель по руине, над которой еще клубится пыль. Не берите Катаева, возьмите Можаева. И зачем вам Зара Минц, если есть Лидия Гинзбург? А вот насчет Венедикта Ерофеева, Л. Ч., - не соглашусь: просто запах алкоголя вас раздражает, мешая вникнуть.
Вдруг забывают - то она, то он - о людях и книгах. Слышен легкий вздох, мелькает улыбка.
Л. Ч.: Сижу у открытого окна, пахнет листвой и яблоками. Яблок нынче много. Одна яблоня доится ежедневно и дает по 5 ведер в день!
Д. С.: У нас в маленьком саду пел настоящий соловей, довольно похоже. Теперь свищут какие-то безымянные птички, тоже талантливо".