ЭТОГО НЕ БУДЕТ В НАШЕЙ ЖИЗНИ. НЕУЖЕЛИ НИКОГДА?
"Моя старшая сестра" в "Нашем театре".<br>
Пьеса Володина, спектакль Товстоногова и фильм Натансона, молодая Доронина и песни Окуджавы, "дети войны", "дежурства по тишине" и призыв "взяться за руки" - это приметы эпохи, ушедшей навсегда, о которой, казалось бы, вряд ли станет задумываться новое поколение, выбравшее "пепси". Но в "Нашем театре" володинскую историю разыгрывают молодые актеры, и им аплодируют зрители-сверстники, пьеса "шестидесятников" оказалась современной и актуальной для поколения "кислородчиков".
Спектакль Льва Стукалова поставлен не в стиле "ретро", не "под шестидесятые", а про шестидесятые. На те "золотые годы" ХХ века режиссер смотрит из двухтысячных, смотрит глазами взрослого, обернувшегося на свое детство, - недаром жанр спектакля определен как "воспоминания". И как всегда, в воспоминаниях какая-то деталь видится чересчур подробно, а какая-то стирается напрочь: вот потому в комнатке сестер Резаевых, несмотря на наличие "подлинных" предметов меблировки, воссоздается не обстановка, а атмосфера бедного студенческого жилья сестер-детдомовок, атмосфера того времени. Сцены володинской пьесы Стукалов "связал" песнями Б. Окуджавы, их поют под гитару молодые люди, как пели раньше - во дворах, у костров и на лестнице Театрального института. Песни Окуджавы стали в спектакле лирическими высказываниями режиссера, своеобразными зонгами. Кажется, что Лев Стукалов в своем спектакле прощается с эпохой тех, кто жил "взявшись за руки": молодые люди несутся под импровизированным парусом, распевая: "Когда мы воротимся в Портленд... Но в Портленд мы не вернемся никогда!" И то же самое "никогда!" выкрикивает в финале главная героиня - Надя Резаева.
Но у молодых актеров возникает собственная история: они в платьях, плащах и беретах по той моде играют не про "отцов", а про себя, про сегодняшних молодых. Надя Резаева в исполнении
Е. Мартыненко абсолютно не похожа на Резаеву Татьяны Дорониной. Она худая, прямая, острая. В начале ее героиня неумеренно инфантильна, как герои популярной сегодня "Новой драмы", потом становится разочарованной, резкой, насмешливо циничной, Надя кажется сухой, почти мертвой. Только когда она танцует свой отчаянно-злой танец для неказистого жениха, в ней пробуждается задавленная актерская и женская природа: Надя становится яростной, но вместе с тем легкой, ироничной и женственной. Е. Мартыненко время от времени цитирует и даже пародирует Доронину, но ее Надя принадлежит к другому поколению.
В этом спектакле особенно актуальна мысль, что, куда бы ни манил "калач ржаной" и что бы ни сулил "полоумный жлоб", надо жить своей жизнью, держаться своего пути. Но если тем молодым "у бездны на краю" еще слышался "надежды маленький оркестрик", то нынешние молодые - актеры "Нашего театра" - отходят в финале на авансцену, практически присоединяясь к зрителям, и вместе с ними слушают звучащий из динамиков голос Окуджавы: пьеса закончилась, они больше не среди тех, кого "Офелия помянет", а среди нас. Которым никто никогда не предложит "взяться за руки". Но... "Неужели этого больше никогда не будет в нашей жизни? Неужели никогда?"