"РИГОЛЕТТО" ПО-ИТАЛЬЯНСКИ
Очередная оперная премьера на Мариинской сцене.<br>
Новый спектакль Мариинского театра - третий по счету за последние годы, сделанный уже сложившимся коллективом из Италии - главным приглашенным дирижером Джанандреа Нозеда, режиссером Вальтером Ле Моли и художниками Тициано Санти (декорации), Джованной Аванци (костюмы), Клаудио Колоретти (свет). Первым был Моцарт (Cosi fan tutte) в 2002 году, затем "Триптих" Пуччини в 2003-м. Главной отличительной чертой всех без исключения спектаклей итальянской бригады является ее общий, узнаваемый сценический почерк. Это в высшей степени тактичное, не забивающее действие и не замещающее его собой художественное оформление (причем тут хотелось бы рассматривать работу всех трех художников в целом) и реалистически-доказательная, без чрезмерных отступлений от буквы музыкального текста, но и без натурализма режиссура Вальтера Ле Моли.
Этим же достоинством - стройностью всей сценической и драматической конструкции - отличалась и нынешняя постановка. Но поневоле сравнивая этот спектакль с предыдущими, с сожалением приходится признать: "Риголетто" из них - слабейший. Может быть, причина в самом произведении Верди или не столько в музыке, но в самом сюжете, драме Гюго "Король забавляется", перелицованной Ф.-М. Пьяве в либретто оперы. Но почему? Ведь "Риголетто" из всех опер Верди отличается необычайно стройной композицией. Все четко, логично, драматургия железная. Например, главный эпизод первого действия - проклятие Монтероне. Это завязка, которая одновременно указывает и на кульминацию, и развязку. Не поэтому ли дальше смотреть уже как-то неинтересно? Однако в этот раз меня поразило другое: Риголетто издевается практически по собственному почину (а не по долгу службы, так сказать) над Монтероне, дочь которого обесчестил герцог, и Монтероне проклинает шута. (Кстати, не прикладывать ли теперь специальный словарик со значениями слов и там объяснять, что значит "обесчестил"?) Так вот, Риголетто ведет себя в точности как Штирлиц из анекдота ("раздался выстрел, жена Штирлица упала, Штирлиц насторожился"). Риголетто в отчаянии - проклятие ужасает его, - так что же, издеваясь над вельможным отцом, он не подозревал, что тот может проклясть его? Конечно, в операх много всяких нелепиц, и эта не самая нелепая, но почему мы ощущаем ее здесь так остро? Конечно, потому, что так поставлено.
Сцена представляет собой большое необжитое пространство, Риголетто в нем один (может быть, это специальный знак одиночества?), но на все происходящее он реагирует только сам (хотя оперная сцена знает множество способов перевода частного в общее), и его реакции пропадают, ничто и никто не помогает ему на сцене. Это в том числе и пример того, как сами по себе интересные декорации могут мешать сценическому действию. В вокальном плане исполнение Риголетто (Валерий Алексеев) было богато тембрами и оттенками, в сценическом - выглядело довольно трафаретно. Более выигрышными были женские партии: Анастасия Беляева вполне смогла преодолеть амплуа капризных хохотушек (которое обычно выпадает ей на долю в последних спектаклях театра), роль Джильды - прекрасная ступень в восхождении к ролям драматического плана. Хороша была и Маддалена (Анна Кикнадзе) - противоположный по сценическому заданию и поведению персонаж, она (оттеняя собой несколько обязательную чистоту и доброту Джильды) сохраняла грацию и изящество при всех необходимых манерах сестры разбойника. Можно вспомнить и удачные мизансцены вроде появления из тьмы, как по заказу, профессионального убийцы Спарафучиле (Алексей Тановицкий). Вообще вся "криминальная" линия оперы, завершающаяся последним актом, - всегда самая выигрышная в сценическом плане. Все действие тут спрессовано и буквально начинено музыкальными "шлягерами" высокой пробы. Время приостанавливается только для известной песенки герцога и арии умирающей Джильды (которую Стравинский, кажется, назвал "колоратурным концертом"). В музыкальном исполнении (если говорить об оркестре и хоре) присутствовало ощущение какой-то неуверенности в ансамблях - вот-вот и разойдутся. Не удалось также избежать неловкости в первых тактах оркестрового вступления, слишком заметной, чтобы о ней забыть.
Приходится в очередной раз констатировать поражение режиссуры от руки сценографии: после спектакля в памяти остается как образ пустая черная сцена с яркими цветовыми и световыми пятнами, а из всех действий - последний акт до сцены развязки. В буклете макет, костюмы и освещение еще выразительнее, чем на сцене. Но считать ли при этом спектакль состоявшимся как целое - большой вопрос.