ВСЕ ТЕЧЕТ, ПОЕТ И СКАЧЕТ
Canto - самое известное произведение швейцарского классика Пауля Низона. Строго говоря, никакой это не роман, а огромное стихотворение в прозе, языковой эксперимент, текст, вероятно, на чужой язык не очень-то переводимый, но даже на неподатливом русском - затягивающий, звенящий, оглушающий, действующий скорее на подкорку, чем на рацио.<br>
Canto - бессюжетная лавина образов, объединенных лишь несколькими лейтмотивами: герой приехал в Рим, ходит по улицам, сидит в комнате и смотрит на фотографию отца. Это вовсе не поток сознания, это поток картин, света, звуков. Любимый художник Низона - Ван Гог (экспрессия красок), любимый писатель - Роберт Вальзер (свобода языка).
Canto имеет трехчастную сонатную форму, отдельные параграфы обладают отличной друг от друга мелодикой. (Само название романа переводится с итальянского в данном случае как "пение".) Объединенное не сюжетом, а чем-то иным, каким-то слабо проговариваемым перетеканием одного образа в другой, тело романа нежится в солнечном сиянии: "Иногда какой-нибудь изгиб улицы обнажает глубоко прорезанный в камне просвет, до отказа, до самой мостовой заполненный небом, окаменевшим в своей лучезарной голубизне. Небо устремляется вверх, пламенея синевой, и вновь падает вниз, на стены".
Canto Низона лишено точки опоры - читатель может выпасть из текста, убаюканный его мерным, как может показаться при невнимательном чтении, ритмом. Впрочем, Низон не злоупотребляет архаикой, которая для обычного человека нестерпимо скучна: мир его Рима - это мир свободной прогулки, чем-то напоминающей жизнерадостные приключения героя "Утра понедельника" Иоселиани. Низон не боится разговорной лексики, не боится банальных ситуаций - рекламные плакаты, грязь автострады в его мире лишены уколов боли и безысходности и также погружены в солнечный свет. Наверное, если бы Гераклит был поэтом и попал в современный Рим, то сотворил бы что-то подобное - безразмерное, безбрежное, мягкое и нестерпимо текучее. •
Владимир ИТКИН о книге Пауля Низона "Canto", роман/пер. с нем. Ирины Алексеевой (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2004)
]
ЖИЗНЬ МЕЖДУ СТРОК
Ненароком подслушанный обрывок разговора часто увлекает сильнее самой прихотливой книжной выдумки. Ведь книга являет собой некий завершенный объект, а за разговором - целый незнакомый мир, пробуждающий воображение. Иные случайные фразы держатся в памяти крепче, нежели цитаты классиков.
Рассказы Льва Усыскина кажутся подслушанными - как если бы достоинствами автора были только фонографическая память и некоторая усидчивость. Шершавость и сбивчивость прямой речи передана с практически абсолютной стилистической достоверностью. Но кроме реплик есть и описания - они таковы, что звуки, запахи, цвета, прикосновения ощущаются как бы помимо слов. По сути текст не читается, а - усваивается всеми пятью чувствами, если не шестью, ибо за гранью описанного усыскинские сюжеты представляются в развитии, что требует интуиции.
В любом из этих рассказов имеется - нет, не интрига, не поворот, а скорее "вираж", изящный, крутой, безопасный (это становится ясно лишь по прочтении) только благодаря авторской виртуозности: невольно залюбуешься тем, как четко выворачивает он сюжетную баранку, а потом мягко возвращает ее в исходное положение, - но все уже видится под другим углом. Так, в рассказе "Некрасивая девушка" неказистая героиня покоряет сердце понравившегося ей сослуживца тем, что просит у него денег взаймы на пластическую операцию - сама до конца не понимая, что делает и зачем... И только наутро, возвращаясь от него счастливая и с деньгами, понимает, что именно произошло. И - возвращает деньги.
Так, в рассказе "Новая секретарша" предполагаемая любовная история оказывается историей обретения свободы в миг, когда внезапно совпадают желания двух несхожих людей.
Так, впрочем, бывает не всегда: иной раз "вираж" выражен не в сюжете, а в перемене состояния героя, особенно если повествование ведется от первого лица.
Проза Льва Усыскина ближе скорее к традиции европейского, особенно скандинавского, современного рассказа. В ней нет столь привычной нам назидательности и прямого нравственного посыла. Отношения авторов и героев определены не авторской сверхзадачей, а своего рода взаимной необходимостью - как будто герои заключили с автором договор о предельно точном и непредвзятом описании их жизни.
И, надо сказать, условия договора были выполнены: жизнь в рассказах течет сквозь строки, "как вода из крана - такая же простая и бесконечная, не нами выдуманная и не нами преисполненная, и так же, как струя воды, от прикосновения распадающаяся неисчерпаемой радугой искрящих блесток".