МАРИЯ КАМЕНКОВИЧ: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Поэзия забыта обществом. Для нее в современном культурном пространстве оставлена скучная резервация - где-то далеко, на обратной стороне Луны.<br>
Несколько толстых журналов общим тиражом в десяток тысяч экземпляров, под сумрачные обложки коих заглядывают лишь недобитые романтики шестидесятых годов. Несколько интернет-изданий; здесь на электронных полях резвятся, не разбирая пути, талантливые и бездарные молодые. Современное культурное пространство норовит замкнуться в границах обыденности, за ее железным занавесом; поэзия же - речь, обращенная из темницы обыденного к бесконечным просторам ослепительно разнообразного бытия. "Из сущего вздора - в закатное злато", - как сказала давным-давно с эстрады какого-то полуподпольного стихочтения прекрасная девушка с золотыми волосами - Маша Трофимчик. Мария Каменкович.
Если бы нынешний мир интересовался духовным словесным деланием, имя Марии Каменкович (в девичестве Трофимчик) было бы широко известно читателю русских книг. Яркий поэт, необычный, ни на кого не похожий, неповторимый. Она написала очень много, и лишь малая часть написанного опубликована. Огромный массив ее творчества являет собой сложное, разномасштабное, но подчиненное единой сверхзадаче целое - как готический собор. Воедино сплавлены лирическая чувственность и мистическая остраненность, житейское заземление и просторный вдох-выдох Космоса, бытовое неустроенное бормотание и величественный богослужебный лад. Ее книги ("Река Смородина", СПб, 1996, "Михайловский замок", СПб, 1999, "Дом тишины", СПб, 2003, общий тираж - всего-навсего две тысячи) - как отрывки бесконечной речи. Не речи, а исповеди-пророчества. Уникальность этих стихов в том, что они искушенно и в то же время простодушно теургичны; сказаны, как в пустой церкви, глядя вверх, к Богу.
Вроде бы надо - и никак не получается! - писать об этом в прошедшем времени. Мария Каменкович умерла в Германии 15 декабря 2004 года, на сорок третьем году жизни. Продолжила трагедию-традицию русской пишущей братии - умирать безвременно и на чужбине. За полгода, прошедших с ее смерти, ни одно петербургское издание не решилось опубликовать материал, ей посвященный.
Я прекрасно помню ее появление в тесной и жаркой комнатке ДК имени Цюрупы, где с осени 1979-го гнездилось ЛИТО поэта Виктора Сосноры. Поэтические юнцы и юницы сходились сюда к семи часам вечера по средам и рассаживались вокруг длинного стола в ожидании (чаянии) стихов. Вспыхивали и угасали разговоры - они тоже закручивались вокруг стихотворческой темы. В паузе между фразами открылась дверь - и в комнату вошла в сопровождении двух мужественных стражей золотоволосая девушка. Она казалась высокой из-за своей готической худобы и привычки чуть-чуть горбиться. Она казалась очень юной (каковой и была - семнадцать лет) и в то же время неожиданно старой: безнадежный взгляд серых глаз уходил туда, где времени нет. Она уселась где-то в углу, затеяла умную беседу со своими спутниками; их хотелось назвать Михаилом и Гавриилом, однако ж это были простые студенты, не без обычной филфаковской сумасшедшинки. Потом настало время читать стихи. Когда очередь дошла до нее, девушка назвалась Машей и стала произносить стройные стихи голосом горьковато-глуховатым, в коем чувствовался убедительный излом. Что-то из этих стихов навсегда запомнилось:
И не входили мы сюда -
В дом Навзикаи -
Из мглы, где капала вода,
А возникали.
Из лиц сочился тусклый свет
Благоговенья,
И каждый брал себе билет,
Как откровенье...
Два или три года мы дружили и жили стихом в тесноватом и прокуренном пространстве "литошных" дискуссий, кухонных ночных стихочтений, редких афишных поэтических вечеров. Мария была Сивиллой этих неведомых миру таинств; ее стихи хвалили профессионалы, ее выступления завораживали слушателей, но печатать ее "Сивиллины книги" никто не собирался. В воздухе царил удушливый позднесоветский "застой". Конец прекрасной эпохи. Речь Марии доходила лишь до слуха избранных:
День, и ты, душа - на засов.
Или, может, вину скостили?
Алы блики в листве лесов,
Где горды мы и самостийны...
...
И не скроет сырая плоть
Трупных пятен своих медовых...
В ночь, когда помянет Господь,
Мы не бьемся в его ладонях...
Потом закрутилась суматоха перестройки, высокая поэзия стала не нужна даже тому узкому кухонному кругу, который внимал ей прежде. Мария вышла замуж, родила. Потом ее настигла болезнь и вынудила уехать на пээмжэ в Германию. Там лечили, хорошо лечили: больше десяти лет со смертельным диагнозом удалось прожить. И все эти годы вопреки всему - напряженное творчество: публицистика, критика, переводы Толкиена и исследование его книг... Стихи, сборники стихов... Все это осталось по-настоящему не востребовано эпохой. Немногие прочли и услышали. Масштаб велик, не по плечу мелковатому времени.
Тогда, давно, в восьмидесятых годах, и потом, в девяностых, было ясно: царство этих стихов не от мира сего; они живут в вечности. Оттуда они приходят теперь: гулкое соборное эхо, звучащее, когда монолог закончен. Их черед настанет, и своего читателя они найдут. Стихам вообще как-то легче живется после смерти автора.
Есть такое соединение жизни и смерти; по-старинному оно называется Откровением. Поэзия Марии Каменкович - вся - об этом:
Миг, когда над холмами спин
Многоярусный небосвод
Раскрылся - и ослепил!