ПЕВЕЦ СВЕТЛОГО ГАНДВИКА
90 лет назад в Петербурге и Москве начал выступать с былинами и сказками замечательный писатель Борис Шергин.<br>
Многие знают бунинский рассказ "Митина любовь". Но немногие - что существует одноименный рассказ другого писателя, Бориса Шергина. И честное слово, когда думаешь о превратностях древнего чувства, порой больше хочется перечитать шергинский рассказ, нежели бунинский. Потому что гибельные страдания несчастного барчука могут ввергнуть в депрессию. Тогда как страдания корабельного мастера Митьки из-под Архангельска наполняют душу светом, как и счастливый финал рассказа.
Живет холостой мастер: "А я живу, какого-то счастья жду, судьбы какой-то. А дни, как гуси, пролетают". Но тут увидел мастер в театре замужнюю Марью Кярстен - и пропал. Ей он тоже глянулся, да замужем живет, честь наблюдает. Время идет, мастер на верфях, "топор в руках, чертежи в глазах, а на уме Машенька Кярстен...". Потом узнает, что овдовела она и уехала: "Эх, Машенька Кярстен, утерял я тебя!" И совершенно случайно, намыкавшись, обносившись в поисках, починил он каблук у сапожника, а одежку чинить тот посоветовал у портнихи из дома восемь. Заходит Митя туда, а портниха эта - Машенька Кярстен...
Сказочка со счастливым концом? Да нет. Как и в другом изумительном шергинском рассказе о любви "Егор увеселялся морем" (а вообще тема любви-страданья у него звучит во многих рассказах и сказках) - тут и реалии архангельского быта, жизни трудового люда, и мораль, и чувства, и вера в справедливость, честь - а прежде всего великолепный, вкусный, настоящий язык, наречие поморское, которое так любил и так искусно вводил в ткань своих повествований замечательный писатель, который несправедливо забыт. Впрочем, не совсем так. Несправедливо забыт он столичным литературным бомондом да издательской публикой. А на Севере, в родных архангельских краях, и спектакли по его прозе ставят, и чтения проводят.
Начинал Шергин как собиратель и только потом перешел к писательству. На стыке XIX и XX веков народная культура Русского Севера внезапно стала объектом огромного общественного интереса. Может быть, потому, что наиболее умные и чуткие деятели отечественной культуры чувствовали, что этот огромный неизученный пласт - фольклор, народное "примитивное" искусство, зодчество, богатства языка - может оказаться на грани исчезновения (что и случилось, хотя процесс этого исчезновения, к счастью, оказался не столь быстрым, и на наш XXI век еще кое-что осталось - но во многом и благодаря деятельности тех подвижников). Ученые, просто интеллигенты-энтузиасты забирались в самые труднодоступные края, записывали сказки, былины и поговорки, открывали неизведанный мир. А с другой-то стороны - это же не был дикий мир. Там, на Белом море, на дальних реках, веками жили люди, потомки древних новгородцев, хранившие в душе сказание о Софии Новгородской, а также не только устные, но и письменные предания, памятники и источники великой русской культуры, которая на Большой земле уже была потеряна...
Они хранили и связь с соседним европейским миром - норвежским, шведским, датским, и, будучи славными мореплавателями, - с дальним миром европейским. Были люди высокой культуры. Шергин пишет о Пафнутии Анкудинове: "По древним крюковым нотам рыдально выпевал он страшные вопли покаянных opus"ов Ивана Грозного: Труба трубит,//Судия сидит,//Животная книга//Разгибается...
По той же нетемперированной нотации, дающей такой простор художнику-исполнителю, с пергаментов XV века пел Пафнутий Осипович эллинистические оды с припевами "Эван, эво": "Дэнэсэ, весна благоухает,//Ай, эван! Ай, эво!"
Старые манускрипты, разбросанные на Севере, были преимущественно светского содержания. Это - антологии, диалоги, мелисса, хроники - литература античная и эпохи Возрождения. Каждый такой литературный жанр исполнялся особой речитативной мелодией. Считалось невежеством читать хронику напевом новеллы из пролога".
Особенно любимы Шергиным "государи-кормщики", великие поморские мореходы, с их опытом, грамотностью, суровым "моральным кодексом", который в отличие от приснопамятного коммунистического, наполнен истинной любовью к Богу, человеку и делу. Это, например, легендарный Маркел Ушаков (1621-1701) или Иван Рядник. Шергин брал сведения о них не только из рассказов, передававшихся из поколения в поколения, но прежде всего из сборника поморского письма (были и такие) XVIII века "Малый Виноградец". Писатель всегда ссылался на источники, это было для него очень важно: "задокументировать" в сознании широкого читателя не просто "народные сказы", но свидетельства о том, что поморская культура была не только "фольклором", что народ этот - цивилизован не хуже норвежских или датских соседей, а уж в родном отечестве много кому даст сто очков вперед.
Но кому в столичных верхах было интересно, что первый картограф побережий Северного Ледовитого океана голландец Ван-Клейн пользовался для своей работы поморскими картами. Что существовали записные книжки поморов - еще в начале XX века такая книжка была у каждого шкипера, корабельного мастера и т. д. Что знаменитый мастер Конон Тектон (в переводе - строитель) учил своих подмастерьев Олафа и Василя английскому, немецкому, рисованию, черчению... Что умели строить здесь суда для плаваний по океану... Эта старинная мореходная наука и вообще поморское мореходство было незаслуженно уничтожено и забыто (здесь, пожалуй, недобрым словом стоит помянуть царя Петра Алексеевича...). Хотя что-то оставалось даже еще после октябрьского переворота - во всяком случае автор этих строк еще в конце прошлого века записывал рассказы поморских стариков о замечательных шкиперах Беломорья.
Сын корабельного мастера Борис Шергин прожил долгую жизнь - он родился в 1896 году и умер на семьдесят седьмом году жизни, пережив и революцию, и войну. Писательская судьба его была сложной, с десятилетиями молчания. Жил очень бедно. Признание (причем нешумное, несуетное) пришло к нему поздно. И возможно, этого хотел он сам - восхищаясь его действительно мастерским языком и построением текста, все же при чтении его книг думаешь прежде всего о его главных "героях" - "пресветлом Гандвике" (Белом море), "стихосложном Груманте" (Шпицбергене), прекрасном Архангельске. Которые, в свою очередь, неотделимы от славных людей-поморов, легендарных, сказочных (женка Устьяночка и гость Норвежин, Братанна, Варламий Керетский, Ваня Датский) и действительно живших - кормщик Маркел, Пафнутий Анкутдинов. И придуманных, но от этого не менее живых, теплых, любящих - Митя с Машенькой Кярстен или увеселяющийся морем Егор...