ЖОРЖ ПЕРЕК: ТРИУМФ ОЖИВШЕГО СЛОВА
О трудностях и радостях литературного перевода.<br>
В санкт-петербургском издательстве Ивана Лимбаха вышел роман знаменитого французского писателя Жоржа Перека "Исчезание". Перек (1936-1982) у нас известен мало - во всяком случае, недостаточно, притом что на родине и в мире он вообще-то считается классиком и культовым писателем ХХ века. "Исчезание", как сказано в издательской аннотации, - это не только детективный сюжет, невероятные приключения и загадочные исчезновения персонажей. Это дерзкий триумф приема и погружение в головокружительную игру со словом, языком и литературой в целом" (в романе автор, в частности, ни разу не использует самую употребительную гласную французского языка - "е"; а в русском тексте ни разу не встречается буква "о"). Роман, впервые вышедший в "постреволюционном" 1969 году, ознаменовал революцию в современной литературе. Некоторые даже полагают, что всю французскую словесность ХХ века можно разделить на два периода: до и после Перека. С этим утверждением согласен и переводчик (пересказчик, по его собственному определению) романа "Исчезание" Валерий Кислов.
- Валерий, вы переводили Бориса Виана, Раймона Кено - авторов весьма непростых. И тем не менее вы признаетесь, что "Исчезание" переводить было сложнее всего...
- Самый сложный - в психологическом плане - перевод я делал когда-то в маленьком чукотском поселке: за неимением хирурга русский рентгенолог и французский эпидемиолог зашивали местному жителю перерубленную вену, и мне пришлось переводить их диалог во время операции. Все вроде бы срослось.
Не менее сложной и тоже очень ответственной работой было изготовление французских субтитров для фильма Алексея Германа "Хрусталев, машину!".
Что же до литературы...
Мне довелось переводить и другие тексты Перека: "Спящего человека", "Кунсткамеру", "W, или Воспоминание о детстве". Но действительно, "Исчезание" переводить было невероятно сложно - даже по сравнению с упомянутыми вещами. В силу главной особенности романа, а именно отсутствия в тексте буквы "е", "прямой" перевод мог, как мне казалось, упростить, выхолостить само произведение - ну как переводить поэзию, пересказывая лишь так называемое "содержание" и отказываясь от размера, ритма, рифмы? Поэтому кроме привычных переводческих изменений с неизбежными пересказами, перифразами, расширениями, усечениями и т. д. требовалась радикальная "перестройка", которая фактически превратилась в новое "строительство". На каждой странице я задавался вопросами: какими критериями следует пользоваться при подобном "переложении"? как далеко нужно/можно заходить при трансформации исходного текста? какие элементы можно менять? на что? можно ли добавлять и что будет считаться отсебятиной? Труднее всего было определить степень допустимой вольности по отношению к оригиналу, взять на себя право решать, какое допущение, какую погрешность принимать, а какие - нет...
Работа заняла почти полтора года. Пришлось просмотреть уйму дополнительной литературы, а справочники и атласы надолго превратились в настольные книги. Сейчас я понимаю, что этот перевод был одновременно самым амбициозным и самым авантюрным в моей жизни: требовалась определенная доля самоуверенности, а вместе с тем легкомыслия, чтобы решиться на осуществление "безумного" проекта, который вызывал у маститых переводчиков и литературоведов лишь недоверчивые усмешки. Я до сих пор себе удивляюсь...
- Переводим ли Перек вообще?
- Если мы перевОдим, то, значит, автор - переводИм. Наверное, нет ни одного произведения, которое нельзя было бы перевести. С другой стороны, нет ни одного произведения, которое было бы переведено на 100 %. Даже лучший перевод не способен донести все нюансы, что-то неизбежно утрачивается. Поэтому в академических изданиях и принято давать различные варианты перевода одного и того же произведения. Чем сложнее форма произведения, тем сложнее его переводить, тем труднее доносить оригинал, тем больше риск расхождения и "непопадания", тем больше вариантов и интерпретаций. Какая-нибудь незамысловатая histoire d‘amour, написанная простым языком, не нуждается в повторном переводе. А, например, сонет Малларме Une dentelle s‘abolit... переводился раз десять: достаточно упомянуть Якобсона, Лифшица, Талова, Дубровкина; каждый вариант - всего лишь вариант, а дать полную картину может совокупность всех переводов. И то, что ни один перевод не попадает в десятку, разумеется, не значит, что все они неадекватные: они разные - каждый интерпретатор что-то упускает, но каждый и что-то привносит. Наверняка будут появляться новые русские переводы "Исчезания" - произведения исключительной формальной сложности; оригинал не может не отличаться от его переложения, как, впрочем, и полностью совпадать с версиями на других языках.
- Вы учитывали в своей работе опыт коллег?
- Из переводов на иностранные языки мне известны немецкий, итальянский и целых три английских. Все они сохраняют липограмматическое ограничение и не используют букву "е".
Испанский вариант El Secuestro (пер. Марк Парейре, Hermes Salceda, Regina Vega, изд. Anagramma, Barcelone, 1997) отказывается от "а", поскольку в испанском языке именно эта гласная является наиболее употребимой. Этот перевод представлял для меня наибольший интерес, поскольку он значительно изменил структуру и несколько отошел от оригинального произведения. Над этим переводом трудилась целая группа переводчиков, в которую в разное время входили от трех до пяти человек. Работа растянулась лет на шесть и даже стала темой весьма интересной докторской диссертации.
- Чем Перек может быть интересен русской публике?
- Перек блестяще доказывает, что игра со словом бывает уделом серьезной литературы, а свобода творчества может реализовываться в жестких рамках добровольно принятых формальных правил, которые, ограничивая, еще больше развивают писательское воображение.
Перевод Перека на русский - это дань памяти и раскритикованному в свое время ОПОЯЗу, и разгромленному (и не только в литературе) формализму... Это торжество формального приема, триумф ожившего слова, это выступление против самодержавного содержания. Это возрождение риторики и освобождение текста от плоской описательности и скучной иллюстративности. Кроме того, это решительный отпор традиции, навязывающей литературе и литераторам нелитературные задачи: искусство, дескать, должно отражать ту или иную идеологию (не обязательно господствующую), пробуждать, побуждать, призывать, вести, поддерживать, сопровождать в мир иной... В результате прислужливое искусство становится еще и афишно-протокольным. Подобные тенденции существуют везде и всегда; некоторые эпохи и культуры (в частности русско-советская) к ним особенно благоприятны: "Исчезание" Перека можно рассматривать как эффективное средство против любого давления.
К тому же за виртуозной игрой Перека с буквами и словами, за тонкой пародией, за бурлескной стилизацией стоит не только осмысление многовековой традиции, не только развенчивающее и развинчивающее новаторство - здесь прочитывается и боль Холокоста, и муки самоопределения, и вся сложность быстро меняющегося мира, который требует постоянно искать и находить новые средства выражения.