МИХАИЛ ШЕМЯКИН: "МАМА НИКОГДА НЕ ВОДИЛА МЕНЯ НА "ЩЕЛКУНЧИКА"
Под стать новогодним волшебствам оказалась хореографическая сказка "Волшебный орех", рождение которой на сцене Мариинского театра назвал главным событием своего творческого года художник Михаил Шемякин. Он выступил автором либретто, декораций, костюмов и постановщиком спектакля. Вместе с предыдущей его работой в том же театре - "Щелкунчиком" - эта постановка составила своеобразную "Балетную гофманиану Шемякина". Есть идея показывать ее на гастролях как своего рода "хореографический сериал", что станет прецедентом в истории мирового балета.<br>
Вот и нынешний приезд мастера в Петербург был связан с "Волшебным орехом". В Русском музее открылась выставка его эскизов к этому балету, в основе которого - история превращения племянника Дроссельмейера в Щелкунчика. Вскоре после вернисажа мы встретились с художником в фонде его имени на улице Садовой.
- Михаил, помните ли вы первый "Щелкунчик" своего детства?
- Мама никогда не водила меня на "Щелкунчик", я вообще не знал этот балет. И вышло так, что мое первое знакомство с ним произошло лишь в конце 90-х. Однажды ночью у себя в мастерской я включил телевизор и увидел американский фильм-балет "Щелкунчик". Это было так плохо, что меня хватило минут на пятнадцать. И засыпая, я подумал - какое счастье, что я не работаю в балетном театре!
- Выходит, рано радовались...
- Дальше произошло самое невероятное. Не успел я заснуть, как меня будит жена Сара: "Валерий из Лондона звонит, у него к тебе какое-то срочное дело". Как все медведи, когда их будят, я бываю не очень приветливым, даже если это Гергиев. Беру трубку и что я слышу! Валерий просит меня заняться... "Щелкунчиком"! Тут я взревел. "Ты что, говорю, с ума сошел! Я никогда не работал с балетом, а "Щелкунчик" только что посмотрел, и я его уже ненавижу заранее". Я предложил Гергиеву на выбор десяток интересных театральных художников, но он возразил: "Театральные художники мне не нужны. Мне нужен ты. Тем более что минимум лет тридцать ты уже работаешь над "Щелкунчиком". И попросил купить его новый диск с записью музыки этого балета, сделанной в Лондоне.
- Что же вам открыла лондонская запись Гергиева?
- Да я просто не узнал этой музыки. Мне она открылась не как сусальная вещь для детских утренников, а как трагическая симфония, тем более что Чайковский писал ее незадолго до смерти. Еще не дослушав до конца, я понял, что буду это делать.
- И с чего начал балетный дилетант?
- С контракта. Мой американский адвокат помог мне его хорошо составить, чтобы все, что не танцует, было моим. И все мизансцены - тоже. Остальное было за хореографом Кириллом Симоновым. Я понимал, что мне придется серьезно бороться с рутиной, предлагать что-то необычное. Например, я настоял на том, что Дроссельмейера будет играть клоун Антон Адасинский. Все были в бешенстве, но ничего поделать не могли. И Гергиев потом признал, что это настоящий Дроссельмейер. А вот со сроками я его надул. Он дал мне два с половиной месяца, а я делал два с половиной года. На этот счет у нас были большие скандалы. Он кричал: "Ты мне опрокинул все планы!.." На что я ему спокойно объяснял, что большая серьезная вещь требует большого времени, с чем он в конце концов всегда соглашался.
- Я помню, что многие предрекали вашему "Щелкунчику" провал. А вы сами были уверены в успехе?
- Мы были готовы ко всему. В день премьеры какой-то журналист обратился к Гергиеву: "А какая у вас концепция новой постановки "Щелкунчика"?" "У нас нет никаких концепций - ни у меня, ни у Шемякина", - мрачно сказал Валерий и пошел дирижировать. Ну а потом... Потом мы 37 раз выходили на авансцену и восемь раз поднимался занавес Головина, хотя и три раза - это уже считается здорово. Я помню Валерия, буквально засыпанного цветами. У него был вид собаки, которую ударили мозговой костью. Он шел на провал, я - тоже. Все с таким трудом двигалось, так тяжело актеры привыкали к маскам... Всюду проблемы, проблемы. Недаром Мариинский театр называют сумасшедшим домом. Единственное, что отличает его от настоящего сумасшедшего дома, так это то, что сам главврач - тоже сумасшедший. Валера любит этот анекдот, а я люблю его все время повторять.
Вслед за "Щелкунчиком" появилась идея постановки еще одного балета на гофмановский сюжет, который предшествует уже известным событиям. Поначалу это был одноактный балет "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство". Однако в нынешнем году балет стал полнометражным, причем уже под другим названием.
- Михаил, почему была переименована "Принцесса Пирлипат"?
- Это очень потешная история. Дело в том, что Валерий Гергиев, когда речь заходила о "Принцессе Пирлипат", неизменно спрашивал: "А как у нас дела со "Старухой Изергиль"?" Может, потому, что и Гофман, и Горький оба - на Г? Когда же я его поправлял, он говорил: "Название мне не нравится, трудно запоминается. Надо придумать что-то другое". И однажды меня осенило: а почему бы не назвать балет - "Волшебный орех"! Я высказал это предложение в тот момент, когда Валера после спектакля принимал душ в Мариинском театре. Он высунулся из душевой, весь в мыле, и сказал: "Волшебный орех"? Гениально!" И запел мелодию из "Волшебной флейты".
- Это был настоящий прорыв, потому что Мариинский театр долго ничего не ставил на музыку петербургских композиторов. И вот теперь на афише появилась фамилия Слонимского. Сергей Михайлович рассказывал мне, что вы дружны еще с 60-х годов.
- Совершенно верно. В пору нашего знакомства он уже имел солидный вес в музыкальных кругах, хоть и доставалось ему, как всем левакам, на орехи. А я был еще юнцом, но Сергей Михайлович относился ко мне, как к ровне. Нас объединяли крупные фигуры метафизического значения, такие как грандиозный философ Яков Семенович Друскин и его замечательный брат музыковед Михаил Семенович Друскин. Слонимский - фигура знаковая в музыке. Он же в свою очередь относится с большим пиететом к тому, что наковырял ваш покорный слуга. А чувство юношеской дружбы, чувство преклонения перед тем, что было нам дорого в духовном мире мастеров, осталось и по сей день.
- Как же вам работалось по разные стороны океана?
- Хорошо работалось... Случилась даже такая мистическая история. Я решил создать в этом балете два царства - подводное и надземное. В одном из них происходит искушение мраком, в другом - искушение весельем. Времени у нас было в обрез, Гергиев торопил. И когда я уже создал макеты сцен, костюмы, то вдруг сообразил, что забыл послать Слонимскому эскизы. Он там сидит, сочиняет и не знает, чем я искушаю, какие фигуры двигаются. И вот получил я от него кассету с музыкой. Очень волновался: а вдруг будет несовпадение! Ставлю запись и слышу - бульканье, чавканье музыкальное. Идут мои воины подводного царства. Включаю сцену подземного искушения - слышу свист ветра. Совпадение с моими эскизами абсолютное! Так мы соединили все наши усилия и попали в десятку.
- Не только в своих работах, но и по облику вы очень театральный человек. Я вашу знаменитую фуражку называю "шемякинкой"...
- Шемякинкой? (смеется.) Нет, это обыкновенная армейская шапка за полтора доллара. У каждого художника есть свои проблемы с глазами. Когда я делал выставку "Автопортреты художников", то обратил внимание, что начиная с XVII века все эти мастера уже под козырьками. Это защита от света. Поскольку я уже лет 17 живу в подвальном помещении, где висят лампы, то всегда защищаю глаза. Ну а что касается сапог, то в деревне все мужики ходят в сапогах. И Клаверак, где я живу в Америке, - это тоже деревня. Только сапоги мои более ладно скроены. Так что никакой имидж я себе не придумывал. Ношу то, что мне удобно.
- И никогда не делаете исключений?
- Ну почему же, исключения бывают. Был случай с Ельциным, когда он решил лично вручить мне Государственную премию России. В результате я ждал этой премии целый год. Наконец сообщают мне по телефону, что президент Ельцин прибыл в Вашингтон и меня приглашают на церемонию вручения премии. Сотрудники посольства посоветовали мне надеть фрак. Взял я напрокат какую-то хреновину с бабочкой. Ельцин держал большую речь и сам прикрепил мне лауреатский знак. Запомнилась и коробочка еще советских времен. Как ни старались размыть герб СССР, след от него остался глубоким тиснением на коже. Ну а сверху шлепнули двуглавого орла.
- Как вас воспринимают на Западе - как русского, который живет в Америке, или как человека мира?
- Те, кто меня знает, всегда считают меня русским художником. И это правильно. Естественно, называют и кабардинцем, потому что я всегда подчеркиваю связь с Кабардино-Балкарией. Никогда не стремился быть ни янки, ни французом. Мои работы действительно давно стали интернациональными, хотя говорить обо мне как о человеке мира я считаю большим преувеличением.
- Есть ли у вас традиция встречи Нового года?
- Раньше любил с двумя друзьями встречать Новый год в Клавераке. Так тихо я и отмечал этот праздник до той поры, пока не связался с Россией. Россия меня здорово подразорила и здорово сбивает мои планы. Здесь меня постоянно "обувают", но я, как осел, продолжаю верить, что все-таки совесть у людей проснется... Сейчас нередко приходится встречать Новый год чуть ли не в самолете. Две тысячи шестой я встречу во Франции. И опять со "Щелкунчиком" Мариинского театра. Парижане вновь хотят его видеть, и мне по художественной части надо все контролировать в театре Шатле, где будут проходить гастроли.
Ну а в первых числах января у Шемякина - театральная премьера в Софии. В его оформлении здесь будут показаны балеты "Весна Священная" Игоря Стравинского, "Кроткая" по Федору Достоевскому на музыку Сергея Рахманинова и "Метафизический балет" на музыку Сергея Прокофьева. Так что Новый год художника снова начнется с "балетных па".