ЛЕВ ЭРЕНБУРГ, РЕЖИССЕР "НЕБДТ": "В ХИРУРГИИ И РЕЖИССУРЕ МНОГО ОБЩЕГО"
Выдвинутый на "Золотую маску" спектакль поставил практикующий хирург-стоматолог.<br>
Днем он - врач квартирной помощи. Вечером - главный режиссер и худрук Небольшого драматического театра. И там у него другие "пациенты" - зрители, которые на его спектаклях плачут, смеются, переживают. Лев Эренбург - ученик Георгия Товстоногова и номинант самой престижной театральной премии России "Золотая маска" этого года.
Несмотря на свою относительную молодость, руководимый Эренбургом Небольшой драматический театр (его еще шутливо называют НеБДТ) давно расстался с неизвестностью. Все три спектакля театра - "В Мадрид! В Мадрид!", "Оркестр" и "На дне" - получили массу лестных отзывов не слишком щедрых на похвалу петербургских театралов. Последняя работа НеБДТ - спектакль "На дне" - выдвинут на "Золотую маску" сразу по двум номинациям: "Спектакль малой формы" и "Лучшая режиссерская работа"
...Водитель везет нас на очередной вызов. Сегодня у Льва Борисовича их восемь. Пока добираемся до улицы Лени Голикова, коротаем время за разговором. Одна из самых больших бед НеБДТ - отсутствие собственного помещения. Играют на малой сцене Театра имени Ленсовета, репетируют благодаря его худруку Владиславу Пази в зале, принадлежащем театру.
- За это мы благодарны сейчас и будем благодарны в будущем, - признается Эренбург. - Если бы не Владислав Борисович, мы бы и не знали, что делать. Надолго нам это репетиционное помещение не светит, поскольку Пази набирает свой курс.
- А труппа у вас большая?
- 14 актеров и четыре человека в цехах.
- Вы ставили "На дне" почти три года. Почему так долго?
- Потому что быстро только кошки родятся. Да, "На дне" был наиболее трудоемким и продолжительным спектаклем. Формировалась труппа, и, как я надеюсь, в костяке она сформировалась окончательно. Были и случайные люди, которые приходили и уходили. Ну и, конечно, достаточно тяжело шел Горький. Драматургия сложная, не очень прописанная. Это не Чехов...
- Казалось бы, текст пьесы знают все еще со школьных времен.
- Да что мы о школе говорим! Есть несколько произведений мировой литературы, безнадежно испорченных пошлостью общего употребления, в том числе школьного. Пошли по рукам какие-то ничего под собой не имеющие общие места, - мол, Лука и Сатин - антиподы. Или наоборот, родственные души... Да какая разница, антиподы они или нет! Какое это имеет отношение к пьесе, к тому, что в ней заложено на уровне проблемы? Правда, ложь во спасение - эта неизбывная проблема сведена общим употреблением до пошлятины!
- У ваших ребят от столь напряженной длительной работы нервы не сдавали?
- Случалось. Когда человек работает на износ в напряжении всех душевных сил, когда-то они иссякают. Возникает стрессовая ситуация, за которой идет истерика. Или паника. С моей точки зрения, все это - слагаемые будущего спектакля. Как и все прочие страдания. В идеологии и методологии русской театральной школы заложена необходимость страдания, муки творческой.
Если мы обратимся к истории любого искусства, увидим, что художник не всегда творит, как птица поет. Творчество - штука мучительная. Если мы, конечно, не берем Моцарта. Хотя в случае с ним мне сложно представить творческий процесс, поскольку я его не видел.
- Ребята сами в себе силы находили вернуться к работе, обращались к другим актерам или же вы помогали им собраться?
- Все вышеперечисленное имело место. А как могло быть иначе?
- У вас, наверное, есть какие-то особые педагогические приемы?
- Если я занимаюсь педагогикой, это происходит инстинктивно. В основе любой театральной педагогики должно лежать уважение к актеру, к тому, чем мы с ним вместе занимаемся. Я плохо себе представляю, как можно работать с артистом, унижая его даже в так называемых педагогических целях.
- А вы строгий режиссер?
- Думаю, я строг настолько, на-
сколько позволяют обстоятельства. Рад бы быть еще более жестким и разумно строгим - и это, несомненно, принесло бы еще большую пользу делу! Но у меня не хватает для этого театральных ресурсов. Я должен понимать, что мои актеры, практически не зарабатывая в театре денег, вынуждены где-то подкармливаться.
- Ваших актеров охотно приглашают сниматься в кино. Как вы к этому относитесь?
- Если они снимаются у хороших мастеров и в приличном материале, я только за. Если снимаются ради денег в барахле и у барахла, то мне... нечего делать. Я должен в нынешних условиях идти им навстречу.
- А на что идут заработанные от спектаклей деньги?
- То, что не идет на налоги, на аренду и еще куда-то, - эти действительно смехотворные копейки остаются моим актерам на хлеб.
- Но ведь у многих театров бывают еще спонсоры, благотворители.
- Нас на первых порах здорово поддерживал бывший депутат Леонид Романков. Сейчас практически не осталось покровителей. Лишь депутат питерского ЗС Сергей Андреев помогает театру.
- Переговоры с городскими властями по поводу предоставления театру помещения ведете?
- Нет. Думаю, будем вести их после "Золотой маски". Хотя должен сказать, что есть такие люди, которые плохо занимаются творчеством, но хорошо умеют просить. А есть такие, которые плохо просят, но что-то из себя представляют в творческом плане. И как правило, эти вещи плохо совместимы, к сожалению. Наверное, бывают редкие исключения, но о "моцартианстве" мы не говорим.
- В начале 90-х вы несколько месяцев работали таксистом. Как вас занесло в эту колею?
- Просто на тот момент я не хотел театром заниматься. Так сложилось, что в израильском театре "Гешер", где я относительно недолго работал, сложилась неприятная для меня обстановка. И это спроецировалось на театр вообще: не хотелось заниматься своей профессией.
- Ну а в медицину-то как и почему?
- Это совсем другое дело! Хотя медицина тоже возникла в моей жизни отчасти по этой же причине. Но она мне всегда была интересна. Ведь мы в театральной педагогике всегда клянемся психофизиологией. Но тот, кто этим клянется, как правило, ничего не знает ни о психологии, ни о физиологии. Мне казалось, если я получу специальное образование, буду лучше ориентироваться. Хотя не могу сказать, что я стал лучше ориентироваться после того, как окончил медицинский колледж, тем не менее на мое мироощущение это оказало большое влияние.
- А почему выбрали такую медицинскую специальность?
- Мне всегда была интересна хирургия. По сути дела, мы, врачи, лечим обострение, острые случаи и хирургические патологии. Все остальное мы на самом деле не лечим. И в этом смысле, имея в виду какую-то отдачу, хирургия - самое благодарное дело.
- У вас в детстве не было желания игрушки разбирать на части?
- Никогда. И животных мучить тоже. Мне не приходилось заниматься большой хирургией. И видимо, не придется. Но я думаю, что во время большой проблемной операции момент интуитивного, непредсказуемого, момент принятия решения по ходу дела сродни тому, что происходит в спектакле. Ведь в нем за время его рождения многое переворачивается с ног на голову и обратно.
- Порой складывается ощущение, что врачи отличаются некоторой циничностью.
- Процент людей циничных и бессердечных в этой профессии такой же, как и во всех других. А может быть, даже меньше. Ведь человек, так или иначе, выбирает себе очень милосердную профессию.
Другое дело - внешние проявления. Это своеобразный защитный момент. Если порой не шутить над бедой, не поворачивать ее под другим углом, становится очень трудно жить. Есть еще один нюанс. Я жалею пациента до того, как залезаю к нему в рот, и после того, как вылезаю. Но во время того, как режешь или удаляешь, нужно забыть о том, что ты общаешься с человеком, и заниматься исключительно сопроматом. Практика показывает, что чем больше жалости в этот момент, тем меньше толку и больше вреда. Убедился, что хорошо обезболил, - и просто работай.
- Почему вы продолжаете заниматься медициной сейчас, когда у вас есть Небольшой драматический?
- Прежде всего мне это интересно. Ну и какие-то деньги... Но это - второй момент!