ПОД СЛОВЕСНОЙ ВУАЛЬЮ
Эта игра существовала с незапамятных времен. В приличном обществе нельзя было сказать "он высморкался", "она беременная", "нужник", "штаны" - только "освободил нос", "она ждет ребенка", "клозет", "брюки"... Этот лексический выбор четко делил людей на благородных и простолюдинов. <br>
Вот, например, правила эвфемистики, которых придерживаются американцы. Вместо "черный" или - Боже упаси! - "негр" у них говорят "афроамериканец", вместо "старый человек" или "пенсионер" - "старший гражданин", вместо "гомосексуалист" - "человек нестандартной сексуальной ориентации", вместо "проститутка" - "сексуальный работник"...
Догадываюсь, что у большинства читателей эти словесные ряды вызовут улыбку: "Ну, американцы дают! На почве своей демократии совсем с ума посходили". А вот самим американцам не до улыбок. Всюду они стараются быть предельно (а иногда и запредельно) политкорректными. Иначе обвинят тебя в разжигании расовой и социальной розни, да хорошо если только на словах, а ведь запросто могут притянуть и к суду.
Лингвисты утверждают, что такие словесные подмены не просто смягчают грубую лексику, но и маскируют, вуалируют суть определенных явлений. Весь вопрос: какая цель при этом преследуется? В данном случае цель вполне благородна - не только чтобы избежать оскорблений, но и чтобы каждый ощущал себя полноправным членом общества.
У нас тоже частенько проститутку называют более красивым словом, заимствованным из французского языка, - "путана". Однако совсем с другой целью: дабы древнейшая эта профессия казалась совсем не страшной. Об этом можно даже петь с эстрады: "Путана, путана, путана, ночная бабочка... Но кто же виноват? Путана, путана, путана... Огни отелей так заманчиво горят". Попробуйте тут заменить "путану" любым другим синонимом - ничего не выйдет, причем вовсе не только из-за стихотворного размера.
Вообще, у нас значительная часть наиболее употребительных эвфемизмов - попытка опоэтизировать, навести гламурный глянец на наши социальные пороки. При этом обычно взамен исконно русских слов и оборотов используются иностранные. Так, "убийца" заменяется "киллером", "взяточничество" - "коррупцией", "рост цен" - "либерализацией цен", "бедняки" - "социально незащищенными слоями населения"...
Тенденция эта родилась не вчера. Советский "прижим" еще при раннем Сталине старался словесной густой вуалью прикрыть свои уродливые черты. Лагерь и тюрьма назывались "исправительно-трудовым учреждением" (ИТУ), а расстрел - "высшей мерой наказания" (ВМН). Тогда же воров окрестили "социально близким элементом", а уже при позднем Брежневе - "несунами".
Обществу - как и всякому отдельному человеку - непременно хочется казаться лучше. Хотя бы чуть-чуть и, по крайней мере, себе самому.
Возможно, именно это стремление к "украшательству" в последнее время все чаще вызывает у нас обратную реакцию. И тогда там, где можно (и нужно) выразиться вполне пристойно, мы употребляем грубые, порой даже очень грубые, слова и обороты. Причем не только в обиходной речи, но и во вполне официальной. "Бардак", "сволочь", "подонок", "отмазаться", "затрахаться", "вешать лапшу на уши" - эти и подобные им непристойности сегодня раздаются даже с высоких трибун и встречаются в самых авторитетных средствах массовой информации. Больше того, они уже настолько заполонили нашу устную и письменную речь, что их и не считают непристойными.
Конечно, так гораздо эмоциональней. Но эта эмоциональность - именно в силу своей лексической окраски - получается откровенно агрессивной. Впрочем, и агрессивность сегодня тоже в почете. Это едва ли не одно из основных требований к ведущим телепрограмм, авторам газетных статей, спичрайтерам политиков...
Итак, с одной стороны - эвфемизмы, с другой - их антиподы. То есть мы одновременно стараемся быть не только лучше, но и хуже, чем есть на самом деле.
И тут уж, наверное, впору было бы изумляться американцам: "Ну, вы, русские, даете!" А в действительности-то ничего удивительного. Жизнь наша в последние годы переменилась настолько резко да к тому же оказалась настолько непохожей на все, к чему наш народ привык с Рюриковых времен, что начался новый поиск национальной самоидентификации, и язык, словно чуткий барометр, сигнализирует нам об этих поисках. Как найдем себя, так и словесные вуальки отпадут сами собой.