АНДРЕЙ МОГУЧИЙ: "В ТЕАТРЕ МЕНЯ ДЕРЖИТ БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ"
Режиссер, ставящий авангардные спектакли, в своей семье поддерживает патриархальный уклад<br>
Андрей Могучий - режиссер, широко известный в узкой театральной среде Петербурга, Москвы и... фестивальной Европы. До глубинки России его проекты не дошли, хотя если бы ему предложили для постановки талантливое, сумасшедшее и трудновыполнимое, он, наверное, поехал бы и на край света. Сегодня мы постарались приоткрыть занавес режиссерской мастерской Андрея Могучего. Тем более что у зрителя появилась возможность познакомиться с одним из очень интересных проектов режиссера - спектаклем "Между собакой и волком", который будет сыгран сегодня и завтра в Александринском театре.
"ПРОВОЦИРУЮ НА СВОБОДНЫЙ ПОТОК СОЗНАНИЯ"
- Андрей, на фотографиях вы серьезный, задумчивый, даже мрачный. Да еще фамилия - Могучий. А в жизни какой-то несолидный - рюкзак за спиной, кроссовки...
- Ну и не маленький я, и не худенький. И думаю много. И даже фамилия настоящая, не псевдоним.
- О вас заговорили после спектакля "Петербург".
- Это был мой первый проект с Александринским театром, и не думаю, что самый главный мой проект. Ко всем своим постановкам я отношусь ровно, или равно... В каждой решается своя задача. В "Петербурге" была попытка соединить две вещи - драматический театр и уличный.
- Что было самым сложным?
- Организовать пространство. Долго все это решалось, может быть, полгода. Пришли к киношному решению - актеры должны представать перед зрителем крупным планом. Для этого придуманы были кабинки-ложи на колесиках, а сцена в виде подиума: все действие проходит в непосредственной близости к зрителю. Вообще вначале спектакль задумывался как мифопоэтическое зрелище, связанное с египетской темой и Петербургом. Не без помощи Валерия Фокина, художественного руководителя Александринки, произошел перенос акцента в сторону Андрея Белого. Эту задачу оказалось профессионально интересно решать. Документальности происходящего хотелось добиться.
- Кто придумал, что представление надо развернуть во дворе и в залах Михайловского замка?
- Теперь трудно сказать. В моих проектах - так было и с постановками "Не Гамлет", и "Школа для дураков", и "Между собакой и волком", и "PRO Турандот" - много экспромта, ухода от первоначального сценария. То есть я, как режиссер, создаю такую обстановку, что люди начинают свободно выражать свое мнение, имеют право на ошибку, на чушь, на глупость - я провоцирую актеров на свободный поток сознания. Особенно это ярко вылилось в "Не Гамлете"...
- Сорокин поэтому хотел на вас подать в суд, что не узнал на сцене своего произведения "Дисморфомания"?
- Думаю, жизнь не такая длинная, чтобы тратить время на выяснение юридических и моральных моментов. В связи с заявлением писателя я не стал хуже относиться к его текстам. И я уверен, ничего предосудительного нет в том, чтобы, отталкиваясь от первоисточника, творить уже нечто другое свободно, без оглядки.
- Обычный зритель, посмотрев "Не Гамлет", теряется, что перед ним было, к какому жанру отнести представление?
- Убежден, что в чистом виде комедия, драма, трагедия не может существовать. Я выстраиваю свою систему координат, и вот тут моя задача - четко выдержать эту систему координат во всех мелочах. Во всем медленный, скрупулезный подход. В "Не Гамлете" существует авторская работа каждого актера. Настолько филигранно проведена работа над образами, что зритель не сразу это понимает, он принимает актеров за тех людей, которых он каждый день видит перед собой на улице, на службе, в метро и в магазинах. Хотя актеры совсем иные в жизни люди.
ФРАНЦУЗЫ ДУМАЮТ, ЧТО МЫ ТОЛЬКО ПЛЯШЕМ
- Вы пришли работать в Александринский театр более двух лет назад. Это не противоречит вашим творческим принципам?
- Для меня существование здесь абсолютно органично. Я чувствую те возможности, которых в другом театре нет. Фокин хорошо понимает художественную ситуацию в городе, в стране. И то, что планируется в этом театре, представляется мне страшно важным: соединение художественных задач с фундаментальным мышлением, переданное современным языком. Никакой ломки я не пережил, придя сюда работать по контракту, хотя всегда страшился трудовых отношений. Но здесь, слава Богу, у меня нет каких-то очень жестких рамок, а есть обязательства: поставить два спектакля в год. А как уж я это буду делать, когда, в каком режиме репетировать, мое дело. Если хотите, меня тут держит безответственность. При этом я испытываю очень большую ответственность за результат.
- Но вас ведь наверняка зовут в другие проекты?
- Да, конечно. Вот и Эдуард Бояков из "Новой драмы" в Москве предлагает поработать. Можно поехать в Европу. Но пока это не так интересно по сравнению с тем, что я делаю в Петербурге. И я даже счастлив, отказываясь от предложений. Мне важна неторопливость погружения. Сейчас в Александринке мы репетируем спектакль "Иваны" по повести Гоголя "Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Премьера назначена на 7 апреля. А самый ближайший проект - воссоздание на сцене Александринки спектакля "Между собакой и волком" по Саше Соколову.
- Спектакль далеко не новый.
- Не новый. Но мы его почти не играли в Питере. В основном его видел западный зритель и московский, спектакль получил "Золотую маску". Валерий Александрович Фокин предложил освоить площадку Александринского театра. И это здорово - спектакль настолько технически сложен, что далеко не в каждом театре было бы возможно его поставить.
- А как он рождался?
- Во Франции два года назад, в Национальном театре Ниццы при участии Российской академии искусств в этом же городе. Причем впервые у нас было очень короткое время для репетиций, всего две недели. Мы везли с собой во Францию весь реквизит - была скуплена масса старых вещей на блошиных рынках и в секонд-хендах. А еще рояль. Только зря - задуманный трюк с ним не вошел. Так и простоял "в кустах", а потом мы его домой увезли. Работали день и ночь, Ниццу не увидели, зато купались в море, хотя был ноябрь месяц.
- Французов удалось удивить постановкой?
- Да! Французы до сих пор думают, что в России только народные песни-пляски и матрешки. Для многих, кроме, конечно, всезнающих театральных критиков, было открытием, что мы способны на театральные эксперименты. Правда, тот ужас со старыми вещами, который мы сотворили на сцене, опять-таки многие приняли за чистую монету, решив, что в России так и живут в этих жутких коробках с тряпьем.
- Французы, может быть, не поняли слов?
- А их почти и нет в спектакле.
- А как же ваше восхищение прозой Саши Соколова?
- Оно есть! Но мы опять сделали вольную интерпретацию произведения.
НАШИ ПОСТАНОВКИ НАИВНЫ, НО В НИХ ЕСТЬ ТАЙНА
- Снова сложное нагромождение жанров?
- Я бы так не называл. Вовсе не люблю ребусов, кроссвордов. Те зрители, которые находятся с нами на одной волне, воспринимают наши постановки как наивную иллюстрацию жизни, в которой остается тайна. Тайна должна быть обязательно.
- Вы думаете о том, кто будет вашим зрителем?
- К счастью, нет. Когда я делаю спектакль, я не представляю, кто его будет смотреть. И виртуального заказчика нет. Если бы он был - значит, я бы стремился ему угодить.
- Есть что-то, что вас особенно тревожит?
- Наверное, процветание жестокости, патологической необразованности и раболепия. Стоит пересечь границу той же Финляндии, и уже дышится по-другому. С кем бы ни общался там - с министром или продавцом, - у всех видишь чувство собственного достоинства. У нас же каждый является рабом своего господина, который, в свою очередь, является рабом у следующего господина. И это все усиливается.
- А что поддерживает в жизни?
- Дом. У меня большая семья, четверо детей. Я завидую своей жене, которая сейчас не работает, сидит с двумя младшими. Она погружена в такой замечательный мир! Я же все время занят, и могу выкроить для своих детей всего лишь два часа в день. Мы стараемся строить дом, в котором нам всем хорошо. Я и в детстве жил в таком доме. Патриархальном. Так что театр у меня авангардный, а семья патриархальная.