"МЫ - ДОЛГОЕ ЭХО ДРУГ ДРУГА..."

Вспоминая Анну Герман<br>

ЭТО БЫЛО в Варшаве, в августе семьдесят первого... Теплым воскресным вечером прогуливался я по парку, который называется Лазенки, прислушиваясь к трансляции концерта с одной из здешних эстрад. И вдруг возникла песня... Усиленная микрофонами, песня струилась над старыми липами, и я остановился словно пораженный громом: неужели ОНА? Конечно, этот серебристый, этот хрустальный голос трудно спутать с чьим-то другим, но ведь газеты писали, что она еще не оправилась после той страшной автокатастрофы в Италии... Рванувшись навстречу песне, я скоро был уже около так называемого Театра на воде. Когда, пробившись сквозь людскую стену, наконец увидел певицу, все сомнения исчезли: конечно она! Голубоглазая, золотоволосая, в один счастливый день потрясшая Сопот "Танцующими Эвридиками", а потом покорившая весь мир... Три года триумфа - и вдруг страшное известие: на гастролях в Италии, когда переезжала из одного города в другой, водитель задремал за рулем, и авто вылетело на обочину. Газеты писали, что положение очень тяжелое... Врачи не знали, с чего начинать спасение. Это было в 1967-м... И вот теперь, спустя четыре года, в Варшаве, слава Богу, снова вижу Анну Герман, снова слышу ее божественный голос, ее песню "Спасибо тебе, мое сердце"... В антракте я пробиваюсь за кулисы и, страшно волнуясь, тоже говорю ей: "Спасибо!" - за то, что оказалась сильней несчастья, что снова поет для нас. Она, умница, сразу поняла, что за моими словами отнюдь не чисто журналистский поиск сенсации, а нечто гораздо большее... И, тихо улыбаясь, поведала, что "все самое страшное уже позади, а вообще-то положение было отчаянным: очень долго, семь дней, оставалась без памяти, не могла сказать ни слова". Пять месяцев лежала "замурованной" в гипсе до самого носа. Еще пять - полная неподвижность без гипса... Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть ее к жизни. Через два года начала упражнения с памятью - ведь не помнила ни одной песни. Потом попыталась петь - тихо-тихо и совсем недолго, на большее сил не хватало... Лежа дома, впервые стала сама сочинять музыку - без инструмента, в голове... Друзья потом ее записывали... Первую песню, которая называется "Человеческая судьба", написала на слова Алины Новак. Теперь у них с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка, которая так и называется - "Человеческая судьба", и особенно дорога там ей самой песня "Спасибо, мама...": давно мечтала поведать о своей маме, которая одна, без мужа, в лихолетье, по сути, на чужбине растила дочку и навсегда осталась Анне самым родным человеком... Очень боялась банальности - ведь о матерях пелось уже столько... Но, кажется, получилось... Вот, послушайте... И тихо-тихо, почти шепотом, она пела мне про свою маму... *** НАЗАВТРА, как было условлено, мы встретились в холле студии телевидения. Только что закончилась репетиция, и Анечка выглядела усталой. Как бы оправдываясь, грустно заметила: - Трудно обрести былую форму. И как вы меня такую будете фотографировать? Но перед фотообъективом это свое состояние все же преодолела, глаза засветились... Присели тут же, в холле, а потом разговор продолжился по дороге на Солец, к ее дому... В частности, вспомнила Анечка, как однажды в Милане подошел к ней после концерта седой старичок, галантно поцеловал руку и сказал: "Синьора, вы поете совсем иначе, чем теперь принято. Вы поете, как во времена моей молодости, - сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у вас это слышно..." - Конечно, - добавила Анечка, - награды на разных фестивалях дороги, но вот когда услышишь т а к о е, словно крылья вырастают... Потом мы сидели у нее дома, пили чай с "частками" - то есть пирожными - из знаменитой на всю Варшаву "Цукерни Бликле", и она вспоминала Ленинград: как после концерта бродила там белой ночью до утра, а еще - ленинградское мороженое. "Знаете, такой толстый круглый шоколад вокруг палочки? Вкуснее ничего не пробовала!.." На прощание подарила свою пластинку и книгу, которую написала, лежа на больничной койке, в гипсовом панцире. На обложке книги - крупно: "Вернись в Сорренто?" Помните, ведь это же название популярной неаполитанской песни? Но здесь в конце еще - знак вопроса. Почему вопрос? Да потому, что, когда писала, было совсем не ясно, сможет ли вернуться на сцену и этого самого Сорренто, где прежде выступала много и с успехом, и на сцены Рима, Варшавы, Питера... К счастью - смогла! Сколько раз мы потом с благоговением внимали ее дивному, ее единственному в мире голосу... *** СПУСТЯ месяц я выслал ей из Питера серию своих "польских" репортажей, и вскоре пришла телеграмма: "Спасибо! Вы очень хорошо о всех написали - просто и тепло. Аня". И потом она сама тоже так - "просто и тепло" - подписывала свои весточки: "Аня", неизменно откликаясь на каждую поздравительную открытку. Да, в общении с людьми она была именно Аней, Анечкой, а не блистательной, недоступной Анной Герман, примадонной мировой эстрады, воистину суперзвездой. Она не создавала вокруг своего имени шумихи, не смаковала подробности своей личной жизни в разных интервью, не строила себе виллы, не заводила "мерседесы", не окружала себя охраной - в общем, ничем, ни на гран не напоминала тех бесчисленных нынешних рок- и поп-звезд, победителей разных "хит-парадов", завсегдатаев разных "презентаций" и прочих "тусовок", которые в абсолютном своем большинстве ни по профессионализму, ни по вкусу, ни по культуре Анечке и в подметки-то не годятся... Ее кооперативная квартира была скромна. Часто там, на балконе, трепетали разноцветные концертные наряды, которые она сама обычно стирала. Кстати, и шила тоже сама. Признаться в этом корреспонденту не стеснялась: - Сама придумываю, крою, сама шью. А что делать? Жизнь заставила. Естественно желание публики видеть артистку всегда хорошо одетой. До остального ей - и она, разумеется, права - дела нет. Знаете, что значит зависеть от модных портних? Нет, лучше рассчитывать на себя... Занята бывала безмерно: достать репетиционный зал, сколотить инструментальный ансамбль (своего никогда не было), отобрать репертуар, договориться с друзьями-режиссерами о постановочных делах - свете и тому подобном, написать конферанс - ведь всегда сама вела свои концерты, а еще - дом, семья... Когда приезжала на невские берега, мы непременно встречались - "для интервью" или просто так, хотя бы на пять минут после концерта... Меня удивляло, что порой она выступает без оркестра, под одно лишь фортепиано: это в наше-то время, когда на эстрадах - вой, грохот, лазерные лучи, дым... Анечка улыбалась: - Наверное, эта нынешняя мода специфике моего голоса противопоказана... Конечно, петь под аккомпанемент одного фортепиано адски трудно. Но зато я свободна как птица и могу сказать слушателям все, о чем душа желает... Однажды вот так, под рояль, она спела "Из-за острова на стрежень". Зал буквально оцепенел. Потом - "Гори, гори, моя звезда"... А ведь на всем белом свете это поют только мужчины, да и то не все, а лишь те, кто обладает густым басом... После концерта я ей выразил свое удивление и восхищение. Анечкины глаза озорно засветились: - О-о-о... Тут целая история. Когда-то я мечтала стать оперной певицей. Но профессор музыки, прослушав меня, сказал: "Доченька, этот номер не пройдет. Запомни, что самые чувствительные существа на свете - мужчины, а при твоем росте, почти в сто девяносто сантиметров, ни один настоящий мужчина, тем более тенор, не захочет оказаться рядом..." Певицей все-таки я стала, хотя и не оперной. Правда, чтобы не смущать мужчин, стараюсь выступать одна. Но вот когда принимаю участие в сборных концертах, где в финале обычно мужчины и женщины вместе выходят на поклон (знаете, пара за парой?), то у меня, как правило, партнера все-таки не находится. Например, Ежи Поломский - такой хороший товарищ, а тут все равно за кулисы прячется... Только один отважный раз нашелся - замечательный наш артист Ян Кочиняк. Сам он, как говорится, "метр с кепкой", так вот посмотрел на меня снизу: "Ну что, маленькая, опять тебя никто не берет?" - взял за руку и вышел на поклон... Вот я и решила: если мужчины не могут со мной работать на сцене, я возьму их мужской репертуар. И подготовила "Из-за острова на стрежень"... *** В ТО УТРО меня разбудил телефонный звонок. Поднимаю трубку - голос Анечки: - Звоню из Ленинграда, из гостиницы "Советская", выступаю в ДК Газа, всего три концерта. Оставить пану место? - Ну конечно! Она выглядела очень утомленной. Наверное, беда к ней уже подползала... Много рассказывала о сыне - как Збышек не отпускает ее на гастроли, как просит, чтобы перед сном ему пела про трех поросят: "Были собе свинки тши, свинки тши, свинки тши..." А потом был потрясающий концерт - и гром оваций, и море цветов... Тот, мой последний с ней разговор я успел опубликовать в "Смене" в день Анечкиного отъезда, и она, как всегда, нашла возможность утром спуститься к киоску, купить газету, прочесть, позвонить, чтобы сказать спасибо. По телефону мы и простились: в тот вечер я дежурил в редакции по выпуску очередного номера и проводить Анечку, увы, не мог... Из редакции возвратился поздно. Вхожу в подъезд - мрак: опять лампочка перегорела... Кое-как в темноте нащупал близ мусоропровода свой почтовый ящик, чиркнул спичкой: конверт, но почему-то без адреса, чистый. Раскрыл конверт, а там - Анечкина фотокарточка и на обороте - очень добрые слова. Как выяснил позже, по дороге в аэропорт она назвала шоферу мой адрес и попросила подъехать "на минутку". В вечерней осенней мгле (середина октября, дождь вперемешку со снегом) отыскала нужное парадное, а потом в кромешной тьме - почтовый ящик у мусоропровода и оставила дивные, грустные, прощальные слова. К великому горю, они действительно оказались прощальными... *** У НЕЕ обнаружили рак. Зная о болезни, все же решилась поехать в Австралию, на свои последние гастроли. Больше на сцене не появлялась. Были страшные боли, больницы, операции. Врачи поражались ее терпению, ее "умению" переносить физические страдания. Лишь однажды, позвонив друзьям на Московское радио, разрыдалась: - Я больше никогда не буду петь, мы никогда больше не увидимся... Она умерла 26 августа 1982 года... На ее черном надгробии выгравирован скрипичный ключ и ноты. Под ними - стих из псалма: "Отныне Господь моим пастырем"... Как часто радио вновь доносит ее божественный голос: "Тебя я услышу за тысячи верст! Мы - эхо, мы - эхо, мы - долгое эхо друг друга..." Всякий раз, когда слышу это, не могу сдержать слез...