НАШЕ ВСЕ И НАШЕ НИЧЕГО
Окончание Заметок с фестиваля "Литература и кино" известного публициста Льва АННИНСКОГО. Начало в номере "НВ" за 16 марта.<br>
ГРАФФИШКИ
Фишка первая. Наше кино отталкивается не только от Америки с ее блокбастерами и перестрелками, но и от Европы с ее размалеванными стенами (фильм называется "Граффити"). Точнее, от Италии, куда герой, студент московского художественного училища, должен поехать на преддипломную практику, но он проштрафился и отправлен на оную практику в "глухую русскую деревню".
Фишка вторая. В русской деревне - смертный мордобой и сплошная пьянь. Лейтмотив - если не считать матюгов - звуки заглатываемой водки. Еще несущаяся из репродуктора песня былых времен про "наши следы" на "пыльных тропинках далеких планет", что в контексте пьянки и дури звучит неприкрытой издевкой. Собственный язык столичного визитера завершает звукоряд: постель у него - "сексодром", Москва - "город-геморрой".
Сюжет такой. Местный мордоворот (из новых русских?) предлагает студенту заказ: расписать стенку офиса физиономиями паханов из его кодлы. Меж тем местные жители, узнав о такой "доске почета", несут художнику фотографии своих родичей, погибших кто в Чечне, кто в Афгане, кто в Великой Отечественной войне...
Фишка поворачивается на 180 градусов: насмешник России перевоплощается в патриота, из-под его кисти выходят не мордовороты, а герои.
Заказчик в отпаде, а я в отчаянии: неужели авторы не понимают, что в издевательском контексте картины даже само слово "Чечня" звучит кощунством?
Фишка последняя. В зрительном зале Гатчинского фестиваля - овация фильму. Люди плачут от умиления.
Я думаю: а может, режиссер фильма Игорь Апасян (между прочим, ученик Марлена Хуциева) куда лучше, чем я, знает мой народ - непредсказуемый, легковерный, отходчивый и сентиментальный?
ПУШКИНА УБИЛИ!
Перед премьерой Наталья Бондарчук объяснила не без вызова, что делала свой фильм не для критиков, а для зрителей.
За 170 лет, прошедших после гибели Пушкина, критики вдоль и поперек исходили Черную речку в поисках виноватых. И еще много чего произошло. Разыскали друг друга и помирились потомки Пушкина и потомки Дантеса (тем более что родственники от двух сестер Гончаровых происходят). Медики сообщили, что в наше время Пушкина от такого ранения вылечили бы. Специалисты по баллистике предположили, что Дантес не хотел убивать противника и целился ему в ногу, но угодил чуть выше (чем и объясняется нестандартное место ранения). Специалисты по морали предположили: что было бы, если бы великий поэт угробил-таки соперника (между прочим, будущего пэра Франции), то есть как свыклась бы с этим душа великого поэта? Но дело не в этом.
Дело в том, что осталась будущим поколениям русских неутихающая боль, которую не утишить никакими поисками виноватых. Ибо виноватых бездна, включая и пресловутое самодержавие.
Фильм "Последняя дуэль" пронизан этой болью и представляет собой портретную галерею совиновников трагедии, среди которых есть портреты удачные и портреты неудачные. Из удачных отмечу великолепно вылепленную фигуру Дантеса (в исполнении Романа Романцова - ледяной баловень судьбы, искренне не понимающий, в чем его обвиняют). В фигуре Пушкина Безруков вызывал у меня изначальное отторжение (не только из-за круглых щек, которые так и не удалось нейтрализовать бакенбардами, но более из-за налипшей на актера ауры "убиенного большевиками" Есенина, от чего ему уже не отмыться). Однако мастерство взяло свое: Безруков сыграл "егозу", сыграл "сверчка", и это меня с ним примирило.
Да, честно говоря, неохота мне копаться в кинонюансах, а хочется просто снять перед Натальей Бондарчук шляпу.
Почему?
Потому что Пушкин - наше все.
А его убили.
А ЕСЛИ КОНЕЦ СВЕТА?
Римляне конца Империи и чувствовали, и знали, что их могильщиками будут варвары.
Тысячу лет спустя Русь возопила, что не ведает, что это за татары обрушились на нее с востока. Но беду предчувствовала в "Слове".
Семь веков спустя люди задним числом осознали, что такое произошло с ними в 1914 году, но самые чуткие задолго носили в душе тревогу. А некоторые даже звали: "Пусть сильнее грянет буря..." (Она и грянула.)
В 60-е годы ХХ века братья Стругацкие вложили свою тревогу в повесть "Гадкие лебеди".
Теперь, сорок лет спустя, Константин Лопушанский переложил их тревогу в одноименный фильм.
Из рук синоптиков он получил фактуру, прежде не очень внятную: глобальное потепление, вздыбленные воды океана, цунами, вихри, ледяной дождь.
Из рук военных получил систему блокпостов, отработанную в горячих точках.
И сделал фильм о "гадких лебедях", предчувствующих всемирный потоп.
Кто такие эти "мокрецы", заблокированные в залитом водой городе, не совсем ясно. Может, пришельцы. А может, мутанты, то есть свои. В любом случае эти предвестники конца света должны быть уничтожены вместе с детьми, которых они воспитали визионерами.
Смысл метафоры, заложенный когда-то Стругацкими: "мокрецы" - это интеллигенты, к тревогам которых люди не хотят прислушаться, - интеллигентов проще истребить вместе с их тревогами.
Девушка, обреченная на гибель, смотрит сухими ясными глазами: в человечестве беда, ценности профанированы, авторитеты ложны, традиции забыты. Ни лучика надежды в сером небе. Ни-че-го.
А если лучик...
"И голос был сладок, и луч был тонок, /Но только высоко, у царских врат, /Причастный тайнам плакал ребенок о том, /Что никто не придет назад".
Артист Мозговой читает Блока перед премьерой.
А мы все-таки ждем, вдруг кто-то придет?