"БЬЕТСЯ В ТЕСНОЙ ПЕЧУРКЕ ОГОНЬ..."
ЭТА ПЕСНЯ сразу же, безоговорочно, была принята - и сердцем солдата, и сердцами тех, кто его ждал. А ведь стихотворение, из которого она родилась, появилось в общем-то случайно, даже в печать не предназначалось. Просто поэт Алексей Сурков написал жене с фронта шестнадцать "домашних" строк. Написал в сорок первом, в конце ноября, под Истрой, после очень трудного дня, когда пришлось пробиваться из окружения со штабом одного из гвардейских полков.<br>
ТАК БЫ и остались эти стихи частью письма, если бы в феврале сорок второго не пришел во фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить "чего-нибудь, на что можно написать песню". "Чего-нибудь" не оказалось. И тут Сурков, на счастье, вспомнил о стихах, отправленных домой, разыскал их в блокноте и, переписав начисто, отдал Листову, будучи вполне уверенным в том, что хотя свою товарищескую совесть он и очистил, но песни из этого абсолютно лирического стихотворения не выйдет. Листов пробежал глазами по строчкам, промычал под нос что-то неопределенное и ушел.
Через неделю он вновь появился в редакции, попросил у фотографа Миши Савина гитару и запел:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
Все свободные от работы по выпуску номера слушали, затаив дыхание. А когда Листов ушел, Савин попросил у Суркова текст и, аккомпанируя себе на гитаре, спел это снова. И сразу стало очевидно, что песня пойдет - ведь "обыкновенный потребитель музыки" запомнил мелодию с первого же исполнения.
И песня действительно пошла. По всем фронтам - от Севастополя до Ленинграда и Полярного круга. Правда, некоторым блюстителям фронтовой нравственности показалось, что строки: "До тебя мне дойти нелегко, а до смерти - четыре шага" - упаднические, "разоружающие". Просили и даже требовали про смерть вычеркнуть или отодвинуть ее от окопа подальше. Но портить песню было уже поздно: она пошла... О том, что с ней "мудрят", дознались на фронте, и однажды Сурков получил письмо от шести танкистов-гвардейцев. Танкисты писали: "Мы слышали, что кому-то не нравится строчка "а до смерти четыре шага". Напишите для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти".
И еще был такой случай, о котором вспоминает Ольга Берггольц. Как-то блокадной зимой пришла она на крейсер "Киров". В кают-компании офицеры слушали радиопередачу, и вдруг прозвучала "Землянка" с "улучшенным" вариантом текста. Раздались возгласы протеста, и, выключив репродуктор, люди демонстративно трижды спели песню так, как пели ее и раньше...
Конечно, Сурков знал войну с самых первых ее дней - не зря же Константин Симонов писал ему: "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, / Как шли бесконечные, злые дожди, / Как кринки несли нам усталые женщины, / Прижав, как детей, от дождя их к груди...". И не зря же сам он в ту осень сорок первого на Западном фронте буквально выдохнул такие строки: "Человек склонился над водой и увидел вдруг, что он седой. Человеку было двадцать лет. Над лесным ручьем он дал обет беспощадно, яростно казнить тех убийц, что рвутся на восток. Кто его посмеет обвинить, если будет он в бою жесток?"
***
И КОНЕЧНО ЖЕ, совсем не случайно сугубо личные строки "Землянки" стали популярнейшей песней войны, одной из наивысших лирических удач всей фронтовой поэзии. Ведь оказавшись на фронте, поэт сразу же почувствовал: солдатское сердце ищет не только лозунга и призыва, но и ласкового, тихого слова, чтобы разрядиться от перегрузки всем тем страшным, что на него обрушила жестокая действительность. Не случайно же рядом с коваными строками: "Идет война народная, священная война", - в солдатском сердце жила в общем-то не очень искусная песенка про синий платочек. И поэт откликнулся на этот зов сердца. Но есть еще один секрет исключительной душевной приязни миллионов бойцов к таким стихам, как симоновское "Жди меня", к таким песням, как сурковская "Землянка". Этот секрет - в абсолютной доверительности лирической исповеди, которая притягивала миллионы сердец, целиком принимающих строки песни как выражение собственных чувств - самых затаенных и самых святых:
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой...
Люди воспринимали не только смысл стихотворения, но и весь вложенный в него жар сердца, пульсацию крови, волнение, надежду, любовь...
Вот почему если бывшие фронтовики поют про землянку, то даже сегодня они не жалеют для этой песни сердца и не стыдятся слез...