Эмир Кустурица: «У войны есть свой брэнд»

Знаменитый режиссер считает, что вооруженные конфликты происходят из-за любви

Он родился в Сараево, но считает себя сербом, и поэтому многие боснийцы называют его предателем Родины. Однако «сербство» Кустурицы не помешало ему нападать на Милошевича в те дни, когда тот был в политической силе. О поведении знаменитого режиссера ходят легенды: как он любит оружие и перед завтраком стреляет из автомата, «дабы разогнать кровь по жилам»; как вызвал на дуэль в центре Белграда лидера ультранационалистического сербского движения и тот отказался, чтобы «не убивать представителя искусства»; как своих помощников по съемкам доводит практически до сумасшествия, населяя площадки цыганами, гусями, козами и позволяя им выделывать все что вздумается. Сейчас в наш прокат выходит последняя картина Кустурицы «Завет», которая уже была показана на Московском и Фестивале фестивалей. Фильм о том, как умирающий цыган просит своего внука пойти в город, купить корову и жениться, превратился у сербского режиссера в притчу о том, что традиции не заменит никакая цивилизация. Об искусстве кино, Голливуде, футболе и своем собственном, так сказать, рае, шла речь в онлайновом разговоре с постановщиком «Времени цыган» и «Отца в командировке». – Многие считают, что вы в своих фильмах выступаете против цивилизации. – Серьезно? Н-да, забавно. Нет, конечно, я не выступаю против цивилизации. Знаете почему? Потому что это бесполезно. Что толку в том, чтобы кричать на весь мир: опомнитесь! Куда вы? Обратитесь к Богу, к своим корням!.. Нет, я этого не делаю. Я делаю совсем другое: строю свою собственную Утопию на Мокрой горе в Западной Сербии – это удивительно красивое место. Там и стоит мой Кустендорф, мое личное противопоставление традиций современному корпоративному бытию. – Ваш собственный город? – Ну, городом это назвать нельзя, к тому же я, если честно, завязал с городами. Слишком много времени я на них потратил: Париж, Белград, Нью-Йорк… Сейчас я не могу жить в мегаполисах, они все для меня стали на одно лицо. Так, знаете, отлет-прилет, аэропорты. Нет, мой Кустендорф – это селение, в котором я хочу, как древние, воплотить свою мечту об идеальном сообществе. – Демократическом? – Я не верю в демократию. Ведь что такое демократия? Это когда люди голосуют за мэра. По крайней мере, в крупных городах это так. А я сам выбираю жителей для своего Кустендорфа. Так что никакой, как вы видите, демократии… – Вы бежите от современного мира? – Нет, почему? Хоть дома у нас и деревянные, но все удобства есть. А еще самый передовой и самый навороченный кинотеатр в Сербии, отменная библиотека и даже подземное баскетбольное поле… – А почему подземное? – Дань «Подполью». Мне так захотелось. Имею право. – Судя по всему, западный мир вас здорово достал… – Просто я хочу иметь альтернативу. Нам говорят: альтернативы нет, мы должны двигаться только вперед. А я говорю: ничего подобного! Буду двигаться так, как хочу, и никто меня не заставит изменить свое мнение. Ну, разве что банк. – А при чем здесь банк? – Со своей стройкой я здорово влез в долги, а отказываться от идеи не хочу. Поэтому если банк перестанет выдавать мне кредит, то мое мнение может очень сильно измениться. То есть ну как… Просто придется соображать об альтернативной возможности строительства и развития. Но я предпочитаю думать об одной вещи зараз. Поэтому пока что держусь своих старых принципов. – В Каннах ваш последний фильм был номинирован на «Золотую пальмовую ветвь». Не жалеете, что не удалось выиграть? – Канны мне, честно говоря, надоели. Ну сколько можно? Все Канны да Канны… 23 года я езжу в Канны и думаю, что все, хватит с меня. «Завет» хорош тем, что он передает ту великую югославскую энергетику, которой мне так не хватает в современном мире. Да, я все еще цепляюсь за останки той старой разрушенной Югославии, а ведь ее больше нет. Но у меня она внутри, я чувствую ее. А следовательно, она существует. Поэтому я даже предложил директору Каннского фестиваля сочинить на гала-пати специальный коктейль «Энергия Кустурицы», чтобы гости не валились с ног от скуки. – И что бы в него входило? – Ракия, водка и спирт. – В «Завете» есть странная фраза о том, что современные войны начинаются не от ненависти, а от любви. Как ее понимать? – Я считаю ее очень верной, эту фразу. Гитлер напал на Польшу из ненависти, а сейчас все делается от большой любви к людям. Ведь что происходит? Правительства любят своих солдат и посылают бомбардировщики для того, чтобы «расчистить пространство», все закидывается бомбами, разумеется, самого высшего качества тоже из любви к определенному «товару», и только потом приходят наземные войска и добивают то, что еще шевелится. Война на высшем, так сказать, уровне. Западный мир распространяет заразу «брэндов» по всему миру. Теперь не важно, каково качество продукта, главное – товарный знак, брэнд. И у войны тоже появился определенный брэнд. По моему разумению, этот брэнд – любовь. – Представляете, что ваш фильм вызовет у сильных мира сего? – Идиосинкразию, а может, что похуже. Им позвонят агенты и скажут: вот, существует кино, которое надо было бы запретить, но, к сожалению, наша пресловутая свобода не позволяет это сделать. И те будут морщиться и думать: мы ведь так любим этого парня, надо было прикончить его еще десять лет назад. Опять-таки любовь будет ими руководить. – В картине вы цитируете Тарковского, Феллини, Скорсезе. Это дань уважения мэтрам? – Это знак того, что я старею. Ведь что такое цитата? Воспоминание. Я учился на фильмах великих мастеров и люблю их цитировать, то есть вспоминать. Кино – это возможность для людей фантазировать, строить альтернативные миры. А раз так, то, значит, кино – это мощнейшее оружие против любой формы автократии. В социалистической Югославии мы уходили в миры великих кинорежиссеров и возвращались оттуда обновленными. А сейчас? Мне думается, что четверть всего современного кино состоит из пустоты. В фильмах нет того, что присутствовало в картинах мэтров, – мысли. Это же бред, вся эта голливудская белиберда. То есть я понимаю, что многим только это и нужно – бессмысленные экшн-триллеры, хоррор-ужасники и мелодраматические комедии, но мне бы хотелось, чтобы больше было великого кино, которое бы давало людям надежду на лучшее. – Вы снимаете фильм о Марадоне? – Почему-то многие думают, что профессиональные футболисты глупы как пробки, но я точно знаю, что это не так. Человек на поле должен обладать идеальным ощущением пространства-времени, что, на мой взгляд, является одним из важнейших условий равновесия человеческой природы. Ну, определенное образование, тоже, конечно, не повредит. Но хороший футболист для меня – это все равно что хороший архитектор: у обоих должен быть поставлен глаз, оба должны иметь идеальное ощущение трехмерной композиции. Конечно же, Марадона – один из наиболее серьезных «архитекторов» футбола, и потому мне страшно интересно снимать про него фильм. Его лучшие голы и лучшие матчи – часть истории. Современный футбол сильно изменился. Достаточно посмотреть на Роналдиньо – он классный игрок, сомнений нет, но разве можно назвать его великим игроком? Конечно же, нет. А вот Марадону можно. – А как вообще родилась идея снять фильм о футболисте? – Да как-то, знаете… Марадона позвонил мне пару раз, затем мы встретились, поговорили… И он вдруг убедил меня в том, в чем уже не требовалось убеждать: футбол действительно сродни архитектуре, а он, Марадона, – один из величайших «архитекторов». – Вы называете себя сербом, но ведь ваш отец был мусульманином из Боснии… – Он был атеистом и, кстати, тоже называл себя сербом. А я в своем Кустендорфе, в самом центре, выстроил православную церковь во имя Святого Саввы, покровителя Сербии. Думаю, отец бы это одобрил. Моим предкам приходилось выживать под турецким игом, потому-то они и считались мусульманами. Я думаю, что Бог един и Он – в душе у каждого человека. Поэтому не важно, как себя называть – православным, мусульманином. Главное – верить!..