«Не петь – все равно что не дышать...»

17 августа исполняется 65 лет народному артисту СССР Муслиму Магомаеву

ОДНАЖДЫ, после арии Фигаро во Дворце съездов, его мигом возлюбила вся Страна Советов. Он знал успех, какой сейчас даже суперзвездам не снится. Восторженные толпы несли на руках его автомашину. Ему прочили славу Шаляпина и Синатры. Он стажировался в миланской «Ла Скала» и пел в парижской «Олимпии». Внук знаменитого азербайджанского композитора и, пожалуй, самая громкая легенда русской эстрады второй половины XX века... Мы познакомились три десятилетия назад, когда его голос в сопровождении созданного им Эстрадно-симфонического оркестра Азербайджана даже без микрофона заставлял вздрагивать люстры огромного питерского ДК. А потом, под крышей «Европейской», в нашем долгом разговоре, этот голос вдруг оказался очень даже негромким, да и сам он выглядел теперь не таким уж «плакатным», каким обычно представал на сцене или телеэкране. И я радостно ощутил, что вне концерта этот знаменитейший Муслим Магомаев – высокий, стройный, в голубой джинсовой рубашке и светлых брюках – оказывается, весьма далек от пижонства: совсем не «по-актерски» очень сдержан, сосредоточен... *** РАЗГОВОР начался с того, что захотелось понять: в чем секрет его невероятного успеха? Каковы, так сказать, «истоки»? Ну, например, по какому принципу складывается репертуар? И вообще, что для моего собеседника в песне главное? Муслим достал очередную сигарету, задумался: – Каждый певец должен постоянно искать и постараться найти именно «свое» произведение, тщательно обдумать его за фортепиано, решить «по-своему», вложить туда частицу сердца и только потом отдавать слушателю... Бывает, композитор показывает хорошую песню, но я чувствую – «не моя», слышу в ней и голос, и стиль другого исполнителя... Выбирая произведение, всегда должен быть уверен, что стану достойным соавтором и композитора, и поэта, которые мне близки по духу. Например, с Арменом Бабаджаняном связаны мои первые шаги на эстраде – так сказать, проба сил. Его песни очень подходят моему голосу, манере. А если к тому ж они – на стихи Роберта Рождественского, которые сами по себе очень музыкальны, логичны и поэтому запоминаются быстро и поются легко... Так же близко мне сотворчество Али Пахмутовой с Колей Добронравовым... В общем, мне импонируют песни и лирические, и драматические – лишь бы они были высокого класса... Тут я встрял в монолог: мол, ваше, Муслим Магометович, требование к песне по нынешним временам явно завышено, ведь на эстраде ее давно уже относят к так называемому «легкому жанру». Магомаев ухмыльнулся: – И при этом под словом «легкий» подразумевают «легкодоступный». Но «легкодоступное» – это еще не значит хорошее. А мне кажется, что, пользуясь именно популярностью легкого жанра, нужно прививать слушателям хороший вкус. Например, на мой взгляд, интересно, когда композитор использует в песне интонации классической музыки – это во многом обогащает произведение, а следовательно, и вкус, так сказать, его «потребителя». Вот Франсис Лей в кинофильме «История любви» написал лейтмотив явно в стиле секвенций Баха, и эта мелодия, не-смотря на сложность, стала популярнейшей во всем мире даже у самой неискушенной аудитории. Таким же приемом воспользовался Таривердиев, когда творил музыку для «Семнадцати мгновений весны», – и тоже успешно... И Магомаев тихо напел мне: «Я прошу, хоть не надолго...», но я заметил, что, мол, это из репертуара Кобзона, а вот может ли мой собеседник из «своих» песен выделить какую-нибудь одну, особенно ему дорогую... Муслим снова затянулся сигаретой: – Очень трудная задача... Ну, может быть, «Бухенвальдский набат» Вано Ильича Мурадели. Тогда, в шестьдесят втором, я только-только приехал в Москву, и эта великая песня меня буквально потрясла. Кстати, это была вообще первая песня, которую я исполнил на эстраде... То свое чувство могу сравнить лишь с потрясением от великого Шаляпина на патефонных пластинках, которые были моими первыми учителями. Значит, именно Шаляпин оказал на моего собеседника в искусстве главное влияние? – Да, Федор Иванович! А еще – Марио Ланца (это единственный человек, у которого, будь он жив, мечтал бы взять автограф). Увидел и услышал его еще мальчишкой в фильме «Великий Карузо»: ах, какой тембр, музыкальность, экспрессия! Он пел и классику, и народные песни, и современные мелодии, и камерную музыку... Отдавал себя искусству полностью – оттого и сгорел рано... И еще одно имя назову: Георг Отс – именно ему я подражал, когда в самом начале творческого пути искал свою манеру... Все они – гигантские индивидуальности!.. Вот эта самая индивидуальность, непохожесть на других среди нынешних молодых исполнителей случается чрезвычайно редко, в основном поют «под кого-то». Но стоит ли петь «под кого-то», когда тот все равно делает это значительно лучше тебя? Слава богу, «попсы» в ту пору еще не было, но зато как предвестники будущих песенных бед появились разные ВИА – вокально-инструментальные ансамбли, которые (за исключением разве что «Песняров» да «Поющих гитар») стали жутко засорять профессиональную эстраду. Магомаев размышлял: – Все началось с битлов. Но битлы гениальны, они навсегда войдут в историю эстрады, ибо первыми взялись за гитары и стали исполнять народные песни, осовременивать их. И еще у них песни-баллады, каждая – как рассказ, как книга, которую читаешь. Другие же ансамбли восприняли у своих кумиров не это, не суть, а только ритм и манеру. Даже голосами все поют непременно высокими, подражая тоже битлам. Но для битлов же это – случайность, они просто родились с такими голосами... Да, битлы осовременивали старые песни, и мой собеседник в ту пору тоже «омолаживал» давно известные мелодии, но – в отличие от большинства молодых музыкантов – делал это очень аккуратно: – Главное тут – вкус, мера, чувство такта, чтобы сохранить замысел композитора, чтобы песня не потеряла своего лица. Например, работая над «Темной ночью», я прослушал пять вариантов Марка Наумовича Бернеса. Нет, вовсе не стремился скопировать его манеру, а хотел уловить то, что он в дивную песню внес, дабы взять себе этого процентов хотя бы пять или десять... И теперь, когда пою: «Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь...» – сразу вспоминаю отца, погибшего на войне и очень любившего эту песню... *** О МНОГОМ еще говорили мы тогда. В частности, певец поведал, что самый строгий ему в творчестве судья – родной дядя, который заменил мальчику отца (впрочем, пожалуй, все-таки сам он судит себя строже всех: «Поэтому в тысячный раз записываю на магнитофон все одну и ту же песню, слушаю и записываю снова...»); что в оперу возвращаться не намерен («Чтобы петь классику, надо на три-четыре месяца полностью отключиться от эстрады»); что «по-прежнему поклонник не советской, а старой оперы»; что для себя поет в основном неаполитанские песни; что еще любит плавать, рисовать, лепить и, как всякий восточный человек, готовить разные вкусные блюда; что, исполняя песни на многих языках, он не столько эти языки знает, «сколько спасибо маме и папе за музыкальный слух, который дает возможность мгновенно улавливать иноязычное произношение»... Какие чувства артист испытывает, когда после каждой песни его заваливают цветами? Грустные: «А вдруг однажды все это кончится и зал будет встречать прохладой!» Ну а что бы он посоветовал молодым, которые мечтают о лаврах популярного певца? – Мечтать надо не о лаврах (это все равно что о собственном памятнике), а о том, чтобы СТАТЬ ПЕВЦОМ. Семи лет меня определили в музыкальную школу. Я мечтал стать композитором, как дед, но стал певцом. Занимался по шесть-семь часов в день, ибо не петь для меня было все равно что не есть, не пить. Пел все подряд, даже сопрановые партии, был весь в музыке... И сейчас для меня не петь – все равно что не дышать... *** А ЗАВЕРШИЛСЯ тот вечер весьма забавно. На мой вопрос, обидится ли, если его кто-то вдруг не узнает, мой собеседник удивленно поднял брови: «Ну такого не может быть в принципе». Тогда я предложил Муслиму Магометовичу заглянуть в гостиничный буфет. Народу в буфете (час-то поздний) было совсем мало, но Магомаев все равно вдруг стал активно работать «на публику», щедро даря немногочисленным посетителям свою «звездную» улыбку. С той же улыбкой подошел к буфетчице, однако она никак не среагировала. – Пожалуйста, котлету! – сказал несколько удивленный ее постным лицом Магомаев. Буфетчица кинула на тарелку котлету, потянулась было за подливой, но Магомаев провозгласил: – Мне без подливы! – Почему это тебе без подливы? – огрызнулась буфетчица. – Потому что от вашей подливы у меня изжога! – отчеканил певец на все помещение. – Подумаешь какая цаца, – буркнула буфетчица, – все едят, а у него одного – изжога... И тогда вконец обескураженный премьер советской эстрады картинно развернулся в сторону едоков, которые, естественно, к этому диалогу с интересом прислушивались, и, не скрывая вполне натурального потрясения, воскликнул: – У нее же НЕТ ТЕЛЕВИЗОРА! И в это мгновение он был невероятно мил... *** КАК ЖАЛЬ, что сейчас и Муслим Магомаев, и его жена – блистательная Тамара Синявская – на телеэкране почти не появляются («Чтобы нас крутили по телевизору, спонсор должен телевидению платить. А я не ищу спонсоров и не привык платить за выступление – всегда нам платили»). Как обидно, что нынешние обожатели «попсы» его не знают («Молодежь изменилась: она уже не хочет видеть одиноко стоящего перед оркестром или просто роялем человека, а жаждет зрелища, попрыгунчиков, балетных девочек и чтобы все было красочно»). Но как хорошо, что при всем этом он остался под родными небесами («Я по складу патриот и среди иностранцев бы не мог: у них разговоры только о бизнесе»)... Он встает рано-рано – и сразу садится за компьютер: пишет на «Ямахе» музыку, к тому же мастерски владеет «Фотошопом»... Как и прежде, они с Тамарой не могут надышаться на очаровательного пуделька по имени Чарлик... Кстати, Муслим Магометович очень много читает – и книги, и прессу. Так вот в прессе ему пришлись по душе слова Путина, который, приехав в Баку с официальным визитом, сказал: «Не знаю, кому Магомаев ближе – Азербайджану или России?» А сам певец в своей книге написал: «Азербайджан – отец, Россия – мать, а я, как Фигаро, и тут, и там».