Полина Осетинская: «Я давно не вундеркинд»

Известная пианистка попробовала себя в мемуаристике

В шесть лет пианистка Полина Осетинская дебютировала на сцене Большого зала Консерватории города Вильнюса. В девять лет на одном вечере исполняла концерты Бетховена и Шумана, что поразило весь мир. А в 11 уже играла на сцене Московской консерватории. Снискав славу девочки-вундеркинда в конце 1980-х и начале 1990-х, теперь она продолжает выступать на лучших сценах с Токийским филармоническим оркестром, коллективом Веймарской оперы, обоими оркестрами петербургской Филармонии, «Виртуозами Москвы» и многими другими коллективами. – Полина Олеговна, я слышала, вы недавно написали книгу? – Да, книга выйдет в октябре – в крайнем случае в ноябре, в издательстве «Лимбус Пресс». Это мемуары-автобиография. Год назад каждому, кто сказал бы мне, что я напишу книгу, я бы рассмеялась в лицо. Но меня уговорили. Это была инициатива издательства. Тогда, в прошлом сентябре, я находилась в путешествии в Италии и ни о чем таком не думала – мои мысли витали вокруг Тосканских холмов. Я сразу отказалась: «Что за бред – ну какие мемуары в 30-летнем возрасте?!» – Литературный талант между делом в себе не обнаружили? – В первую очередь я на него не претендовала, и в начале книги это сразу оговорила. Я не столько стремилась создать художественное произведение, сколько просто рассказать историю своей жизни, которая, возможно, кому-то интересна. Судя по настойчивым попыткам разных людей в разных местах выяснить, как все было на самом деле, это так. – В Моцарте музыканта взрастил его строгий отец. Это правильно – что родители иногда сами учат музыке своих детей? – Это зависит от того, какие родители. Мать Прокофьева прекрасно занималась со своим сыном, родители Рихтера тоже очень много ему дали. Если родители сами музыканты, и талантливые, то это вполне оправданно. Проблемы начинаются там, где обучение ребенка музыке превращается в претворение собственных амбиций, не- сбывшихся желаний, стремлений к славе. Ребенок хоть и должен заниматься с профессиональным педагогом, но не с членом семьи. В этом случае сохраняется должное отстранение и, соответственно, объективность интереса. Очень многие родители искренне считают своих детей одаренными, а это не всегда соответствует действительности. В итоге это в первую очередь калечит психику ребенка, который растет с ощущением, что он самый талантливый и самый замечательный, а потом становится взрослым, и оказывается, что таких «замечательных» – пруд пруди. Это может стать для ребенка большой психологической проблемой. – Но вас это не коснулось. Подозреваю, что большая часть вашей автобиографии касается вашего детства, когда весь Петербург следил за выступлениями девочки-вундеркинда Полины Осетинской. – Sic transit gloria mundi. – Так проходит земная слава. – А тяжело было это преодолеть? Все-таки девушка выросла… – Вы знаете, у меня складывается такое ощущение, что мне до сих пор приходится это преодолевать, хотя времени прошло довольно много. В очень редких случаях ребенку есть что сказать окружающему миру в 8–9-летнем возрасте, это исключение из правил. Конечно, музыкант начинает обретать зрелость годам к тридцати, раскрывается к сорока и позже. Бывает и наоборот, когда индивидуальность ярко проявляется в 20–25, а потом вдруг в процессе тиражирования куда-то исчезает, не развивается. – Наверное, сохранились записи ваших детских исполнений, и вы, возможно, про-слушивали их заново теперь, в зрелом возрасте. Как вы относитесь к тому, как играли раньше? – Я не могу слушать, это какое-то осквернение могил. Мне не хватало элементарных вещей, школы, профессионализма. Я умела много чего другого, но это все по большому счету был цирк, а не музыка. У меня же фактически детского системного музыкального образования не было. Как известно, я занималась с отцом. Все остальные мои педагоги спорадически возникали, давали мне два-три урока, но этого было совершенно недостаточно для того, чтобы нарастить базу, фундамент профессиональных навыков. Фактически я была любителем-самоучкой все первые семь лет своего активного концертирования. Потом это пришлось очень долго исправлять. – Как вы считаете, почему так мало на российской сцене пианисток-женщин? Есть певицы, скрипачки, а пианисток – нет. – Скрипка и человеческий голос больше предполагают женской свободы и вольготности. Рояль – это ударный инструмент, и для того чтобы из него извлекать звуки наравне с мужчинами, нужно обладать довольно крепкой физической подготовкой, не говоря обо всем остальном. На самом деле пианисток почти столько же, сколько пианистов-мужчин. Но они в свое время делают выбор. Для того чтобы пробиться в топ, женщине придется пожертвовать практически всем. Мужчине особо ничем жертвовать не приходится. А женщине помимо того, что нужно зарабатывать деньги, нужно рожать детей, их воспитывать и так далее. Очень немногие готовы пойти на такое самопожертвование и самоотречение. – Был у вас какой-то момент выбора, когда вы уже считали себя профессиональной пианисткой, понимали, что это для вас главное, и пришлось от чего-то отказываться? – Да сплошь и рядом, почти всю жизнь. Выбор постоянно следует за нами, каждый день. И даже если не говорить о глобальных решениях, которые мы принимаем несколько раз в жизни, все равно каждый наш еже-дневный выбор склоняет нас в ту или иную сторону. В какой-то момент я дошла до абсолютной аскезы и занималась исключительно роялем. Это, безусловно, дает свои плоды. Но сейчас я на неком перепутье. Я хочу совместить возможности жизни и творчество. И посмотрю, что из этого получится. Жизнь помимо искусства тоже довольно приятная штука. – И с чем вы собираетесь совмещать занятия музыкой? – С семьей. – Спрошу прямо: замуж собрались? – Возможно. – По сколько часов в день вы занимаетесь? – Должна признаться в одном страшном грехе: пока я дописывала книгу – то есть все лето после последнего концерта, который у меня был 1 июня в Большом зале Филармонии, – я не занималась вообще. Отказалась от всех летних фестивалей, тем более что могла ими пожертвовать. Я вообще летом даю себе отдых – могу не заниматься месяц, полтора. – Выпадение из концертной формы не является необратимым – для суставов, мышц?.. – Есть знаменитая формула Рубинштейна: если я день не занимаюсь, это заметно мне, два – моим друзьям, три – заметно слушателям в зале. Безусловно, в течение сезона я себе такого не позволяю. Когда ты находишься на пике формы, любой день простоя сказывается. Ну а летом перед началом сезона – почему нет? Например, Аркадий Володось – один из лучших пианистов в мире по владению инструментом – тоже после турне не занимается по два месяца. – Пианист Алексей Гориболь как-то рассказывал мне про ваше с ним увлечение фигурным катанием... – Да, это наша страсть в прямом смысле слова. У кого-то казино, у кого-то разные зависимости, а у нас – фигурное катание. Я старюсь присутствовать на всех соревнованиях, которые проходят в Петербурге. Сейчас, к сожалению, выяснилось, что я не смогу поехать на финал Гран-при в Турин, потому что как раз в этих числах у нас концерт с Назаром Кожухарем в Малом зале Филармонии. Но я собираюсь на чемпионат мира в Швецию в марте. Конечно, как в любой страсти, у меня есть свои герои, свои фавориты. Я тоже ночи не сплю, переживаю, расстраиваюсь, иногда опаздываю на поезда, потому что не могу отойти от телевизора в момент трансляции. Эта страсть мою жизнь только обогащает и сводит меня с новыми людьми, дарит что-то приятное. – Так же вы азартны в работе: если что-то не получается – не встану, пока не сделаю? – Да, я азартна, но до разумного предела. – Вы не возьметесь за произведение, которое может не получиться? – Берусь, потому что понимаю, что на сложностях нужно учиться, их нужно уметь преодолевать, на них надо расти. Но есть вещи, которые сейчас объективно нет смысла играть. Просто потому что их надо играть лет в 60, 70 – сейчас ты их не поймешь.