Алла Осипенко: «У нас лучший в мире кордебалет…»
Сегодня в Александринском театре состоится творческий вечер прославленной балерины
Ученица великой Агриппины Яковлевны Вагановой блистала на сцене Кировского – ныне Мариинского – театра, на нее ставили балеты ведущие хореографы России, ее приглашали работать за рубеж. Теперь народная артистка России Алла Осипенко возглавляет благотворительный фонд «Терпсихора» и работает в Михайловском театре. «Ляляша – очаровательна, но балериной ей не стать»– Алла Евгеньевна, маленьким девочкам, воспитанницам балетных школ, приходится каждый день стоять у станка и часами отрабатывать одни и те же скучные движения. Не хочется бросить все, убежать? – Я никогда в детстве не мечтала быть балериной. Мечтала стать воспитательницей в детском саду и иметь много-много детей. Моя мама поступала в юности в театральное училище, и все свои нереализованные амбиции решила воплотить на мне. А я родилась страшно кривоногой. Поэтому когда мама дома музицировала и я пританцовывала, все знакомые говорили: «Ляляша – очаровательна, но балериной ей не стать». К трем годам ноги выпрямились, но в отношении балетного будущего ничего не изменилось. У меня была няня, очень молоденькая, которая вместо того чтобы водить меня гулять в Летний сад, таскала меня с трех лет в кинотеатр, и мне скорее хотелось попасть в мир кино, чем балета. – Так что же вас все же привело в балет?– Я из прославленного рода Боровиковских – художника Боровиковского, наверное, знают все. У меня было две бабушки и няня, которые за мной строго наблюдали, и поэтому мне очень хотелось вырваться на свободу. И я попросилась в школьный кружок – в кружок хореографии. Мне там очень понравилось. Мой первый педагог, Леонид Ефимович, порекомендовал моим бабушкам, несмотря на мой ужасный характер (я все время что-то доказывала, спорила), продолжить мое хореографическое обучение, потому что «у девочки есть данные». 21 июня 1941 года меня приняли в Ленинградское хореографическое училище, а 22-го началась война. Меня отправили с училищем в эвакуацию в Кострому. Осенью мы начали заниматься в церкви, переделанной в овощехранилище. Было холодно, и на руку, которая держалась за металлический станок, мы надевали варежку. А за участие в спектаклях выдавали бутерброд с колбасой. И для нас это был праздник, подарок судьбы. Театр становился чудом. Поэтому я не могу сказать, что мне было скучно. Скорее напряженно, трудно, но шла война, и трудно было всем. Хотя трудностей хватало и потом, когда стала ведущей солисткой Кировского театра. После побега Рудольфа Нуреева с 1961 по 1971 год меня закрыли для Европы и Запада. Я была никому не нужная танцовщица. Но трудности и руководство театра меня не сломили. Я спокойно ушла из Кировского театра к Леониду Якобсону. Пошла к гению, это было для меня главное. Профессия балерины сложна не только физически, но и морально. Нужно иметь мужество, чтобы выстоять. Да, бывало, что и я падала. Но я поднималась, а для этого надо иметь мой характер, мое сильное желание танцевать на сцене.«Я была бы первой советской беженкой»– У вас была возможность остаться за границей еще в шестидесятых годах. Почему вы этого не сделали?– Я бы не смогла навсегда покинуть Россию. Поработать – это одно, но остаться там никогда не хотела. В 1956 году я была с Театром Станиславского в Париже, и Леонид Мясин, директор театра в Монте-Карло, предложил мне контракт на год в своей труппе. Мне – двадцать четыре года. Я была бы первой советской беженкой, если бы на это согласилась. Конечно, репетиции с Мя-синым закончились, как только о них узнали наши кагэбэшники. Когда вернулась в Советский Союз, Юрий Григорович неожиданно предложил мне начать репетировать балет «Каменный цветок», после премьеры которого я проснулась знаменитой. А Мясин оставил балет в Монте-Карло, потому что так и не нашел балерины, которая ему была нужна. Его труппа распалась. Я считаю, что сама сделала свою судьбу, и мою карьеру в Советском Союзе ни за что бы не променяла на ту, что могла бы состояться в Париже.– И все же был период, когда вы преподавали во Франции.– Во время перестройки мама хотела устроить меня работать вахтером. Это о чем-то вам говорит? У меня была грошовая пенсия. Поэтому мне и пришлось уехать работать за границу. Я получила четыре приглашения – из Англии, Италии, Америки, Франции. Выбрала Италию. Там я встретила Нуреева, которого не видела 28 лет, и он категорично заявил: «Все, домой вы больше не вернетесь». В тот момент он был директором театра «Гранд-опера» и предложил мне заняться преподаванием. Я работала в Италии и Франции в общей сложности десять лет, но при первой же возможности вернулась. «Знаю я все эти триумфы» – Россия по-прежнему в балете «впереди планеты всей»?– Ничего подобного. Это миф советской власти. Западная балетная школа и наша – абсолютно разные. У нас потеряны мелкие движения, и мы у них этому не научились. У Нуреева была мечта создать школу, где будут французские ноги и русские руки. Если бы это могло случиться, был бы вариант необыкновенный. До сих пор русский кордебалет лучший в мире: по ровности, по рукам. Когда впервые в шестидесятых годах русский балет выехал в Европу, для нее это был шок: на сцену выходили тридцать два одинаковых лебедя, и рука в руку, нога в ногу, строго в одну линию танцевали. Поэтому о кордебалете писали больше, чем о ведущих солистах.– Тогда почему до сих пор иностранных гостей в России водят на балет и гастроли наших балетных театров пользуются огромным успехом?– Меня об этом лучше не спрашивать. Знаю я все эти триумфы… Иностранная публика ходит только на «Лебединое озеро». И ничего другого им не надо. «Если ты – бабушка, почему не печешь пироги?»– В последние годы вы работали в Театре балета Константина Тачкина. Почему ушли? Едва ли вы могли предположить, что вам предложат работу в Михайловском театре. – Я все терпела от Якобсона, потому что он – гений. А когда мне начал указывать господин Тачкин, который признается, что балет впервые увидел 15 лет назад, и начал требовать подчинения своим вкусам, это не могло долго продолжаться. Недовольство вылезло наружу. Но мне удалось все же двух балерин ему сделать. – Но ведь и Владимир Кехман, в чьем ведении сейчас Михайловский театр, не из мира балета…– Я не знаю, что будет потом, но сейчас я к Кехману отношусь очень положительно и даже с уважением. Я привыкла к тому, что люди, у которых огромное количество денег, не заботятся о культуре, так же как и государство. Кехман имеет деньги, и он не купил футбольную команду или казино, а вкладывает их в театр, в творческие проекты. – Ваш благотворительный фонд принимает активное участие в судьбе Дома ветеранов сцены. Откуда вы берете силы и средства?– Фонд проводит конкурсы, гастроли, но если честно, я стараюсь особо не вникать в финансовую сторону вопроса. Я не отказываюсь от фонда, потому что хочу помочь Дому ветеранов сцены: у меня там подруга и бывший муж. Путин обещал, что, пока он у власти, Дом продаваться не будет. А потом?.. Фонд организовал уже второй благотворительный концерт, но никакой помощи, к сожалению, не получается, потому что мы не делаем сборов.– Алла Евгеньевна, в вашей жизни было множество трудностей, даже трагедий. Можете ли вы сказать, что вы, несмотря ни на что – счастливый человек?– Я не знаю, что такое счастье. Я бы разделила его на творческое и семейное. В творчестве я бы ничего не поменяла. А в личном плане я абсолютно несчастливая. Однажды мой внук Данила спросил меня: «Ты мне действительно бабушка? А почему ты пироги мне не печешь?» Я многим жертвовала ради творчества. Но иначе я не могла. Балет – моя главная жизнь. Этой профессии надо служить до конца дней своих.