Жиль Жакоб: «Тарантино сказал, что ему это неинтересно»
Тридцать три знаменитых режиссера приняли участие в проекте «У каждого свое кино» к шестидесятому Каннскому фестивалю
Вонг Кар-Вай и Аки Каурисмяки, Ларс фон Триер и Такеши Китано, братья Коэн и Дарденн, Мануэль де Оливейра и Кен Лоуч, Нани Моретти и Атом Эгоян, Андрей Кончаловский и Роман Полански – всего тридцать три всемирно известных режиссера оказались под общей обложкой фильма-альманаха «У каждого свое кино», который в эти дни выходит на наши экраны. Фильм был сделан год назад для шестидесятого Каннского фестиваля. О том, как шла работа над уникальным проектом, не имеющим аналогов в истории мирового кино, корреспонденту «НВ» рассказывает его вдохновитель мсье Жиль Жакоб. – Все ли режиссеры, которых вы пригласили к себе в альманах, приняли предложение или кто-то отказался?– Некоторые отказались. Причины были разные. Квентин Тарантино честно сказал, что ему это неинтересно. Ну, нет так нет. Фрэнсис Коппола, Стивен Спилберг и Мартин Скорсезе сослались на занятость и не обманули. Я ведь каждый факт отказа самым тщательным образом проверял: эти трое действительно работали на других проектах. Братья Коэн тоже поначалу отказывались, но уж тут я не смирился. Мне кажется, я так много сделал в свое время для этих ребят, что не заслужил их отказа. Я стал настаивать. Послал им еще одно письмо. Опять не получил согласия. Тогда я сел за компьютер, выбрал самый крупный шрифт, какой только возможно, и этим шрифтом написал им в письме: «Как вам не стыдно!» Вот тут уже они сдались и сделали фильм. Я рад, что настоял на своем, потому что у них получилась отличная новелла. Это надо так придумать – будто бы в захолустном американском городке, в кинотеатре на отшибе, показывают в одном зале «Правила игры» Жана Ренуара, а в другом – турецкую картину. Это совершенно невозможно, это нереально. И это доказывает, что у братьев Коэн замечательное чувство юмора – они умеют сделать так, чтобы всем стало смешно. Ну, и еще они имеют представления о человеческом приличии, потому что, если бы они не вняли моей просьбе, это было бы совсем некрасиво. – Среди «отказников» вы назвали только американцев. А европейские режиссеры? – Некоторых мое предложение не устроило. Не хочу называть их имена. Они посчитали, что 25 тысяч долларов – слишком скромная сумма, чтобы можно было хоть что-то на эти деньги снять. Один известный французский режиссер сказал: «У меня есть замечательная идея, но действие происходит в семнадцатом веке». Я ответил: «Максимум, что я могу, это доплатить вам за свечи и канделябры». Увы, он хотел значительно больше. – Могла ли хотя бы теоретически возникнуть ситуация, при которой вы, будучи недовольным качеством новеллы, с благодарностью возвращаете ее автору? – Нет. Я ставил режиссеров в очень тяжелые условия: скромные деньги, сжатые сроки. Они на эти условия пошли – спасибо им. Как я мог потом кому-то отказать? Это было бы невозможно. Хотя некоторые короткометражки меня, не скрою, разочаровали. – Журналистов тоже. Например, короткометражка Майкла Чимино.– Несмотря на то что Чимино снимал фарс, главная проблема его фильма в том, что актер Ив Курбе, который одновременно исполняет две роли – самого автора и Жан-Люка Годара, – на мой вкус, все же переигрывает. Что же касается самого жанра, то я очень хорошо знаю творчество Чимино, знаком с ним лично со времен «Врат рая», и предположить, что он сделает именно такое кино, какое он сделал, никак не мог. – Неужели вы ни от одной новеллы не отказались, ни об одной поправке не попросили? – Я попросил доработать новеллу Мануэля де Оливейры. Получив готовый фильм, я обнаружил, что Оливейра снял кино абсолютно без звука. Видимо, ему захотелось сделать немое кино в прямом и бескомпромиссном смысле этого слова. Я сказал ему: «Все это замечательно, но немое кино не было совсем уж немым. В конце концов, даже фильмы Мельеса и Люмьеров озвучивал тапер. А что делать мне с вашей новеллой в альманахе?» На это он сообщил мне, что готов выслушать мои предложения. Что ж, когда человеку 98 лет, он не прочь посоветоваться с юношей вроде меня. Ну а мне пришло в голову, что в самом начале его «фильма в фильме» неплохо было бы запустить музыку Эрика Сати. Она увеличила бы коэффициент странности этой и без того странной картины. Оливейра с радостью согласился. Я радовался не так бурно, потому что мне пришлось выложить полторы тысячи евро за права на музыку. Но что делать? Сам придумал. – Бывало ли так, что представленный сценарий вас не радовал, а готовый фильм оказывался хорош? – Вы же понимаете, что сценарий подобной короткометражки занимает, как правило, одну-две страницы, и чаще всего мне его пересказывали в телефонном разговоре. Но тот же Оливейра прислал мне первый вариант сценария на пяти-шести страницах. Он задумал очень смешную картину, там был сюжет с выступлением Хрущева на заседании ООН, когда он стучал ботинком по трибуне. Мне история понравилась, но я стал прикидывать ее хронометраж и понял, что это минут на пятнадцать, не меньше. Тогда я позвонил Оливейре: «У вас получается пятнадцать минут». А он: «Три минуты, пятнадцать минут – какая разница?»С хронометражом новелл у меня возникало гораздо больше трудностей, чем с качеством сценариев. Например, фильм Элии Сулеймана был очень хорош, но шел шесть минут. Я сел за монтажный стол и сократил его в два раза. Естественно, мне пришлось выбросить некоторые эпизоды. Сулейман наотрез отказался от моей версии и пообещал, что переснимет фильм заново, и он будет идти три минуты. В новой версии все эпизоды остались на месте, но из каждого Сулейман убрал по одному-два кадра. – Согласно вашему плану, все участники альманаха должны были вместе выйти на сцену перед показом на юбилейном Каннском фестивале. Вряд ли вы верили в то, что Ларс фон Триер, известный своей нелюбовью к путешествиям, прибудет в Канны. – Да, я прекрасно знал, что Триер не путешественник, но знал я и другое: его новелла обязательно найдет отклик у зрителей. Во-первых, действие там происходило на нашем фестивале, а во-вторых, каждому из нас хотя бы раз в жизни хотелось убить шумного соседа. Но мы боимся это сделать, а Триер не побоялся, пускай только в кино. Зато он боится путешествовать. Но его смелость автора мне важнее его человеческой боязни. Поэтому присутствие в альманахе его новеллы важнее, чем его личный визит. – Почему из всех российских режиссеров вы выбрали именно Андрея Кончаловского? – Наша дружба с Андреем имела значение для моего выбора, и я этого не скрываю. Однако не только в ней дело. Он участвовал в конкурсе, он работал в жюри – он хорошо знает Каннский фестиваль изнутри. На одном из фестивалей он выступал с лекцией, и мне посчастливилось ее слышать. Под конец речь зашла о «Дороге». И Андрей так пронзительно описывал сцену из великого фильма Федерико Феллини, что мне запало это в душу, и я вспомнил об этом, когда составлял список возможных участников нашего проекта. Я посчитал, что в Кончаловском силен педагог, в нем есть потребность передать свои знания и чувства другим, и это ценно. В частности, это ценно для нашего альманаха. Вот почему я пригласил именно его. И не ошибся. Его новелла дышит тревогой за судьбу авторского кино. Это сильный образ: маленький обшарпанный зал, и единственная зрительница там – билетерша. Если не считать парочки, которая заглянула в этот зал по совсем другим причинам, к кино отношения не имеющим.– Среди режиссеров из бывших советских республик и из бывших стран соцлагеря тоже немало интересных, оригинальных художников. – Конечно, конечно. Я неплохо знаю кинематограф Восточной Европы и готов сам назвать вам имена режиссеров, достойных участвовать в таком проекте. Можно было обратиться и к Александру Сокурову, и к Анджею Вайде, и к Иштвану Сабо, и к Ивану Пассеру. Не исключено, что и обратимся. Никто ведь не утверждает, что проект закрыт и продолжения не последует.