Алексей Герман-младший: «Мы всегда были пугалом Европы»
Режиссер считает, что российских кинематографистов на Западе всегда будут воспринимать как «интеллектуалов в перьях»
В основном конкурсе на соискание главного приза 65-го Венецианского кинофестиваля – статуэтки «Золотого льва Святого Марка» – участвует новая работа Алексея Германа-младшего «Бумажный солдат». Это не только третья картина 32-летнего режиссера (предыдущие две – «Последний поезд» и «Гарпастум» – также начинали свой путь в Венеции), но и единственная картина, которая представляет на киносмотре и Россию, и всю Восточную Европу. Накануне фестиваля корреспондент «НВ» общался с Алексеем Германом-младшим на заданную тему.– Алексей, так о чем же картина?– Не хочу пересказывать сюжет. Просто скажу, что кино о поколении моих родителей, о времени надежд, что это история о врачах 60-х годов, которые связаны с космической программой. И наконец, это кино о судьбе невероятно хрупкого, тонкого человека. Поэтому и картина так называется – «Бумажный солдат». И, кстати, у Булата Окуджавы есть песня про «бумажного солдата», очень точно и емко передающая это состояние. – То, что главные герои именно врачи, не случайность?– Я считаю, что врач – это квинтэссенция интеллигентности с точки зрения литературы. А интеллигенция мне интересна как набор морально-нравственных ценностей, интересна той ролью, которая, как она считает, ей дана в России. – Насколько я знаю, из известных актеров в фильме снялась только Чулпан Хаматова.– Поиск актеров оказался очень мучительным процессом. Полгода мы пытались найти главного героя. Просмотрели практически всю страну. Но никак не могли найти такого, в котором бы одинаково соединялись, с одной стороны, обаяние, очевидная сложная душевная организация и талант, конечно. Условно говоря, нам нужен был молодой Олег Басилашвили или молодой Марчелло Мастроянни. И это оказалось проблемой – слишком много актеров сейчас, в основном, занимаются культуризмом, не понимая, что актер все-таки не только мышцами работает, но и душой. В результате главного героя мы нашли в Австрии – замечательного грузинского актера Мераба Нинидзе. Он уже давно живет в Европе и известен в первую очередь тем, что сыграл главную роль в фильме «Нигде в Африке», который в 2003 году получил «Оскара» как «лучший иностранный фильм». Мы также долго искали актрису на вторую главную женскую роль. Нашли в Омске Анастасию Шевелеву. – Кого искали-то?– Актрису, сочетающую в себе Джульетту Мазину и Нину Русланову. Да, вот такое странное соединение: с одной стороны – народности, правды, неактерского лица; с другой стороны – лицо не московское и не питерское, а с третьей – передающее подвижную душу актрисы.– Вы бывали на разных кинофестивалях мира. Как вообще относятся к российским режиссерам?– Российских кинематографистов там воспринимают как таких очаровательных варваров, интеллектуалов в перьях. И если выходить за пределы кино, мы всегда были пугалом Европы. И более того, Россию никогда не будут воспринимать на Западе как ровню, а всегда именно так – «пугалом». Потому что мы со своим сознанием, азиатским в значительной степени, непонятны им. И в этом мы похожи на американцев. У них и у нас есть ощущение, что мир лежит на наших плечах.– Нам и самим будто бы нравится эпатировать сытых европейцев. – Через это проходил каждый интеллигентный молодой человек, который приезжал в Европу. Когда от скуки рассказываешь: «О, да, я знаю многих русских мафиози...», что неправда, конечно, то они, доверчивые, пугаются. От этого получаешь некое удовольствие.– Опять же, исходя из кинофестивального опыта, каково сегодня европейское кино?– Я абсолютно четко понял, что на самом деле никому авторское кино в современном его состоянии не нужно, ведь сейчас в кино важно не художественное удивление, а удивление социальное. К примеру, я видел достаточно много успешных фильмов про страдания беженцев, про несчастных детей на Ближнем Востоке, что имеет место быть, но эти фильмы не становятся актами искусства, не развивают киноязык, не вызывают у меня восхищения тем, как это сделано. Все-таки кино – это не газеты, не журналы, не копирование жизни, а художественное преломление. «Ночи Кабирии» Федерико Феллини с точки зрения правды – фильм сомнительный. Наверное, жизнь проститутки можно было бы показать в разных проявлениях, присущих ее работе. Но Феллини творил искусство, поэтому то, что мы видим в этой картине, стало большей правдой, чем сама правда. Так что сегодня само понятие «авторское кино» абсолютно и окончательно дискредитировано. Режиссеры перестали быть режиссерами, они – журналисты. А те, которые себя называют режиссерами авторского кино, стали маргиналами. Феллини, Бергман, Куросава – режиссеры, создававшие свое, авторское, кино, но при этом они были внятны, и их смотрели. То, что мы видим в европейском кинематографе сегодня, – бесперспективно. Понимаете, реализм – не как идея, а как манера – умер. Крупнейший всплеск, который завершит, видимо, развитие реализма, – папино кино. Он доведет эту идею до совершенства, до абсолюта. И, думаю, его «Трудно быть богом» станет знаковым событием. Это будет высший взлет того, к чему кино идет последние четверть века. И в то же время это будет очень крупной точкой с запятой, после которой кино должно перейти на какой-то иной виток спирали своего развития.– В вашем дебютном «Последнем поезде» вы рассказываете военную историю, в «Гарпастуме» реконструируете эпоху Серебряного века. В «Бумажном солдате» – 60-е годы. Но вы ведь не просто снимаете «ретро»!– Мне всегда было интересно находить похожести исторических процессов. Скажем, в истории конца 60-х есть много странных совпадений. Например, в 68-м году погибли Гагарин и великий физик Ландау, в 68-м году советские войска вошли в Чехословакию, И тогда же эпоха надежд начала рушиться. Она оказалась слишком хрупкой. Может быть, это мое стремление вычленять исторические параллели возникло из моего еще школьного увлечения военной историей. У дедушки было достаточно много изданий, которые выходили в Советском Союзе для ограниченного контингента. Так что я довольно рано понял: война была не такой, какой ее изображали в учебниках. И мне кажется, мы живем, к сожалению, в «предвоенную эпоху». Что все, что сегодня происходит, идет к какой-то военной катастрофе. Такое у меня, во всяком случае, ощущение, что начинается закат того миропорядка, в котором мы существовали. Причем я не говорю про нашу страну, я говорю про какое-то напряжение во всем мире.– Живя с таким «катастрофическим» ощущением времени, в принципе, можно наслаждаться жизнью? – Можно. Я это делаю. Я умею, как мне кажется, жить обыкновенными, счастливыми, радостными моментами – пешими прогулками по городу, отдыхом на даче, общением в хорошей компании, просмотром какого-нибудь остросюжетного мусора.– Вы смотрите такое кино?– Правда состоит в том, что такое кино смотрят все. – Но почему оно вам нравится?– Потому что это история про то, какими мы уже не будем. Но помним, что когда-то у нас по-детски замирало сердце от ощущения, что вдруг откроется дверь, и мы попадем в какую-то другую Вселенную – выдуманную, прекрасную и, конечно, более простую. Так вот, когда я не работаю, возвращаясь к радостным моментам жизни, от всего этого я получаю удовольствие. И, что характерно, я не читаю серьезную литературу, не смотрю серьезное кино. Все, что требует определенной внутренней работы, что может «поцарапать», разрушить во мне спокойствие, я обрубаю. – А когда включаетесь в работу?– Вот тут-то и приходит время правильной литературы и кино. Я как бы выстраиваю некую систему координат, чтобы не потеряться в самом себе.