Роман Виктюк: «Мы поставили «Служанок» в огромной тюрьме»
Известный театральный режиссер считает, что главная цель театра – пробуждать в зрителях способность любить
С творчеством Романа Виктюка связано очень много споров и среди специалистов-театроведов, и среди зрителей. Его эстетизм, ставший притчей во языцех, на самом деле всегда отражал духовные поиски человека – натуры сложной, противоречивой, не сводимой ни к каким жестким рамкам и шаблонам, но мучительно стремящейся к гармонии. –В наше время цинизма и иронии доброта и открытое сердце считаются проявлениями пафоса, – говорит режиссер. – Я много раз слышал в свой адрес: «Не надо пафоса! Не надо! Нужно быть ближе к земле!» И вот они, эти болтуны, ближе к земле… Человек научился летать ввысь на самолетах, а крылья Икара никто создавать не хочет. Людям это просто не надо. Я знаю, театр сейчас – это единственное место, где человек способен взволноваться, не удивиться, а именно всколыхнуться, почувствовать волнение, почувствовать, что он способен любить, способен видеть сердцем! Способен летать…– Ваши «Служанки» уже двадцать лет парят над реальностью…– Да, но поменялись поколения. Жан Жене вновь открыл свое окошечко на небе и с французским матом начал на меня орать: «Как ты можешь спать, такой-разтакой, когда выросло целое поколение, которое меня, гения, не знает?!» А ведь в России действительно по-прежнему есть эта проблема: плебейство и аристократия. Плебей завидует свободе аристократии духа, плебей не может любить! И он должен изжить свою ненависть, иначе он обречен на смерть! И я знал, и Жан Жене знал, что никто, кроме меня, об этом здесь не поставит. И я в третий раз решился показать людям, этому новому поколению, спектакль. Я собрал ребят, молодых артистов, и сказал: «Мы репетируем «Служанок». Все! И они удивительно играют! Нет ни секунды обмана, они создают на сцене невероятные потоки, невероятное бурление силы и света – и на сцене, и в зале! Они играют феноменально! В залах семьдесят процентов молодежи. И какое объединение происходит в финале?! Зрители понимают, что мы говорим о них, они отзываются, они не могут не реагировать. Сегодня, в век практицизма, к ним со сцены прорывается сердечное откровение о том, что человек еще способен любить. Зрители именно это чувство выносят с собой. И поэтому в конце спектакля они аплодируют сами себе! Так и было задумано! Магия спектакля должна пробуждать в зрителе именно эту способность – любить! Несмотря ни на что!– Вы помните премьеру первых «Служанок»?– У меня грустные воспоминания, очень грустные, потому что мне кажется, что это было вчера. Аркадий Исаакович Райкин тогда сказал мне, что, как только откроется его театр, одним из первых спектаклей, которые там пойдут, будет спектакль в режиссуре Романа Виктюка. А я пьесу «Служанки» знал давно, но понимал, что не смогу ее поставить ни в одном театре, никто не разрешит… И вот, вспоминая слова Аркадия Исааковича, я пришел в «Сатирикон» и прочитал ее Косте Райкину и директору театра. Конечно, они ничего не поняли, но Костя сказал: «Ну, если папа так хотел, значит, ставьте». И артисты, правда, все три месяца репетиций прожили в театре, жены им только записки бросали в окошки, как заключенным. Но это была самая замечательная пора, потому что это была семья.– Немирович-Данченко считал, что театр как семья может существовать только пять лет. Ваш театр – исключение из правил?– Ребенок растет, родители замечают его рост, они, конечно, радуются, но все равно он для них всегда остается ребенком. Никакой разницы – ребенку год, десять, двадцать лет. Для родителей он такой же несмышленый малыш. Когда ребенок взрослеет, к нему совсем другие требования, с него совсем другой спрос. Но я вообще считаю, что дети должны жить со своими родителями, все вместе, в одной большой семье. Вот вырос человечек, ему уже семнадцать лет, но это совсем не значит, что он должен покидать родительский дом и где-то начинать жить самостоятельно. Нет, должна быть семья, общий большой дом. Если нет домашнего очага – все разлетается и уничтожается! А в славянской нации семья была самым сильным скрепляющим средством. Семьи, к сожалению, часто распадаются, это происходит в силу разных эмоциональных событий. Я сейчас говорю не о семейных парах, а о родителях и детях. И семья распадается прежде всего из-за родительского воспитания. Ведь самые главные, основные наши принципы вкладываются в нас родителями. И религиозное воспитание, конечно, имеет большое значение. Религия должна учить детей уважать своих родителей, и тогда не будет никаких семейных конфликтов и непонимания. Не будет этого разделения площади… – Вы и свой театр собирали по семейному принципу?– Да, конечно, театр – это семья, каждый спектакль – это семья, я в это верю. К сожалению, сейчас почти никому не удается собрать такую семью, потому что «великие» артисты не в состоянии больше посвящать себя театру, они не живут в театре, не служат, они все страшно заняты, они участвуют в киносъемках, в эстрадных концертах. А ведь русский театр славился служением, а не отрабатыванием повинности! Жан Жене говорит в пьесе «Служанки», что в рабстве человек любить не может, в рабстве он может только ненавидеть. И надо сказать, что Жан Жене вообще мечтал, чтобы эту пьесу поставили в тюрьме. В Италии, в Сан-Реджио, был всемирный съезд, на котором обсуждалось творчество Жене, я там выступил, я сказал, что мы не только реализовали мечту Жана Жене, мы поставили этот спектакль в огромной тюрьме, которой была тогда наша страна. И сейчас мне страшно повезло, мне удалось собрать ребят, которые способны в этой молитве, а спектакль «Служанки» – это именно молитва, очистить, преодолеть мрак, окруживший нашу землю. Невидимыми, золотыми нитями они соединяют эту землю с истинным светом, с Богом. Они и сами, может быть, не понимают, как это происходит. Но это точно происходит!– Это потому, что вы – гений!– Мы летели как-то с Никитой Михалковым в самолете, и он мне сказал: «Гений, гений… Если в «Нью-Йорк таймс» ничего не напишут о твоем спектакле, значит, это все несерьезно, а если напишут, тогда да…» И вот – в «Нью-Йорк таймс» написали, что я совершил революцию в театре, как Ленин в семнадцатом году. И я рассказал об этом Михалкову, он, конечно, хохотал, но сказал: «Тогда ты – дважды гений!»