Споемте, друзья
«Горит свечи огарочек, гремит недальний бой…» – выводили мы слегка охрипшими от курева голосами. Песня Соловьева-Седого была нашей любимой; я до сих пор считаю ее шедевром. Как проста и естественна мелодия, как точно найдена форма, с трехстрочным повтором-дополнением, как складны стихи, как берут за сердце слова: «Без нас девчатам кажется, что месяц сажей мажется и звезды не горят»…
Консерваторцы-интеллектуалы, рассуждавшие о Барте и структурализме, о Веберне и Штокхаузене, знавшие назубок фуги Баха, множество оперных арий и ворох русских романсов – от Алябьева до Глинки и Бородина, в охотку пели песни военной поры: со словами, с аккомпанементом, «на голоса». Как-то невзначай сложилось у нас на курсе трио, мы в шутку назвали его «Дружба народов», как фонтан ВДНХ, – фамилии были уж очень характерные. Как соберемся да выпьем немножко – так давай песни петь: и военные, и послевоенные, и даже те стародавние, что на студенческом кодовом языке назывались «Песни каторги и ссылки» – по одноименному разделу в учебнике. Моя подруга помнила песни Владимира Захарова, посвященные коллективизации и электрификации всей страны. Например, такую: «Вдоль деревни от избы и до избы зашагали торопливые столбы» – сущий анахронизм! Нет, мы не пели песни 1960-х годов – те, что назывались «советской эстрадой». В задорных и лукавых песнях «оттепели» мы, «потерянное поколение 1970-х», не находили проникновенности, теплоты и человечности, что жила в военной лирике. Того дивного, естественного мелодического тока, взлелеянного на тучных пажитях русской протяжной песни да и всей народной традиции.Сейчас кажется невероятным то, с какой легкостью прилетали к тогдашним авторам песен мелодии, редкостные по красоте. Они запоминались сразу и становились общенародным достоянием моментально. Такого уникального мелодического дара, каким обладал тот же Соловьев-Седой или Богословский с Блантером, сегодня нет ни у кого. Похоже, наше время, наполнив ноосферу ритмическим шумом и грохотом, отняло у авторов способность ловить, угадывать мелодии. Культурный феномен, рожденный советским стилем, советской эпохой с ее особенным мировоззрением, ныне утрачен: искусство тоталитаризма создавало «волшебную страну», параллельную, светлую и гармоничную реальность. В этой реальности придуманного рая звенели песни, росла всенародная преданность делу коммунизма, любовь была крепка, верность слову нерушима, а победа – победа была за нами.Наше трио «Дружба народов» с успехом продолжало исполнять на студенческих вечеринках «Одинокую гармонь» и «Вечер на рейде». «Прощай, любимый город…» – вот еще одна наша любимая: наш гимн, опознавательный знак компании. Мы непринужденно отрывались от исполнения фа-минорной «Фантазии» Шуберта в четыре руки, чтобы проорать «Эх, дороги!» – с надрывом и чисто русской тоской, так, что вставала перед мысленными очами картина, достойная Верещагина, – «Мой дружок в бурьяне неживой лежит». Пели как бы в шутку, слегка отстраняясь, дистанцируясь от бесхитростных текстов, от эпохи, которую мы не застали и потому не могли знать, чувствовать нутром. Но песня была проводником туда, в суровое время, и забирало, забирало не на шутку. День ото дня ширился наш «военный репертуар». Уже была в нем «Землянка» («Бьется в тесной печурке огонь») с ее меланхоличным вальсовым ритмом, с роковыми словами: «А до смерти – четыре шага». И конечно же, «Темная ночь», которую мы пытались петь с бернесовским сдержанным шармом. И «Огонек», который «не погаснет до времени». Что-то дрожало внутри нас, скептиках и интеллектуалах, когда мы пели, что-то будило в нас – неужто чувство сопричастности? Мы комиковали, скандируя слова с преувеличенным пафосом и тараща глаза: «Шумел сурово Брянский лес». Мы пародировали парадно-трескучие маршевые ритмы «Победы» Тухманова, но вытравить эти ритмы и мелодии из памяти уже не могли. И поем старые песни до сих пор: когда изредка собираемся вместе и вспоминаем студенческие годы.А ведь, если вдуматься, такого невиданного всплеска песенной волны, какой пришелся на военные и послевоенные годы, русская культура не знала. Такова была рефлексия страны на пережитое, на стресс войны: страна изживала горе и боль в песнях. Композиторы лишь почуяли, уловили, ухватили, как природные резонаторы, общую боль, страх и отчаянную надежду на победу – ту, которая превыше всего. И излили народные чаяния в песнях – одна другой лучше. В послевоенные годы композиторов-песенников буквально носили на руках, осыпали правительственными наградами, назначали секретарями и председателями творческих союзов. Считалось, что написать хорошую, душевную песню ничуть не легче, чем симфонию сочинить. Песни военных лет фактически сформировали наши представления о самих себе. Скорректировали обобщенный образ нации, то, что мы называем сегодня «самоидентификацией». Заложили поведенческие архетипы, что отзываются сейчас «во дни торжеств и бед народных» мелодиями, которые рвутся из нас и просятся наружу. За что, вообще говоря, Дунаевскому и Соловьеву-Седову, и многим-многим другим советским песенникам следовало бы памятник поставить.Завтра – 9 Мая, День Победы. Эфир бурлит знакомыми до боли мотивами, звенят голоса певцов – от Кобзона до Хворостовского и тех, имен которых я не знаю. Все поют в разных манерах, с непривычными аранжировками, насыщая старые мелодии современными интонациями. В нынешних подходах к старым песням о главном нет былой простоты Бернеса и Утесова, но сами мелодии неувядаемы. Они живут в народной памяти и воскресают каждый раз, когда кто-нибудь за праздничным столом воскликнет: «А давайте споем!»