Григорий Козлов: «Недостаток идеализма – болезнь века»

Многие его спектакли вошли в историю театра ХХ века – будь то «Лес» в Театре на Литейном, «Перед заходом солнца» в БДТ или «Вишневый сад» в красноярском ТЮЗе. Он лауреат Государственной премии России, его постановка в Александринке «P.S.» – лауреат «Золотого софита» сразу в четырех номинациях: «Лучший спектакль», «Лучшая режиссура», «Лучшая сценография» и «Лучший актерский дуэт». Григория Козлова приглашали работать в сегодняшнем БДТ и МХАТе, а он прикипел к родной Театральной академии на Моховой, остается верен студентам своей творческой мастерской. И даже к своему 55-летию, которое он отмечает сегодня, а также к Международному женскому дню приурочил премьеру спектакля «Грезы любви. Страдания юного Бальзаминова» в Учебном театре на Моховой. – Это спектакль о мамах и женах, это спектакль о материнской любви, которая может совершить чудо и своротить горы, – сказал режиссер в беседе с корреспондентом «НВ». – Если бы не любовь мамы, то все могло быть иначе в моей жизни. Этим спектаклем я поздравляю наших женщин с весенним праздником. Ведь материнская любовь творит чудо.– Григорий Михайлович, наверное, и в театр вас впервые привела мама…– Конечно! И я влюбился в него сразу. В первом классе поступил в драмкружок. Правда, лучше получалось гонять в футбол. А после школы, чтобы в армию не забрали, поступил в Корабелку и первым делом записался в студенческий театр. Там были такие талантливые, юморные ребята, что нынешнему «Камеди» до них далеко. Я был счастлив играть с ними даже на пятых ролях. – Так почему же в актеры не рванули?– Рванул еще до Корабелки в 17 лет, но не поступил, хотя прошел даже какие-то туры. Мама отговорила, ведь в театральном не было военной кафедры, и она боялась, что в армию загремлю. А я домашним, послушным мальчиком был, полным инфантилом.– Понятно: жизнь внесла свои коррективы. А после Корабелки почему вы вдруг увлеклись куклами?– Просто был набор на курс режиссеров театра кукол. Я к тому времени еще оттрубил три года мастером, инженером в КБ на заводе, и так меня потянуло в театр, что я не задумываясь пошел на этот курс. – «А куклы так похожи на людей...» Какие-то общие принципы в режиссуре, наверное, есть… Что главное для вас в профессии режиссера?– Построение новых миров близкими по духу людьми. Для меня важно: театр – это братство, когда режиссер, актеры, художник, мастер света работают на одну идею и все соучастники общего дела одухотворены ей и становятся одним целым. В театре все профессии – главные. А в режиссуре для меня важно познать через другого человека новую мысль, эмоцию, даже боль. – Вы даете актеру простор для творчества или авторитарны как режиссер-кукловод?– Создавая общее сочинение, мы должны слышать друг друга. Где-то пространство даешь, а где-то ведешь. Самое главное, чтобы было доверие. – А, допустим, не понимает актер… Накричите на него?– Вот я сейчас выпускаю в Магнитогорске спектакль «Двое на качелях». Директор местного театра пригрозил актрисе увольнением. А я ее выбрал на главную роль, хотя она и не играла ранее больших ролей. И за пять недель мы с ней сделали спектакль, который пользуется бешеным успехом. А она от спектакля к спектаклю играет все лучше. В нашей профессии самое главное – терпение. Ну, бывает, пошумишь. Кому-то нужно, чтобы на него прикрикнули. Но главное, не обижать. Есть актеры, которые от крика только сильнее зажимаются. Вообще, крик – это слабость. Я все меньше опускаюсь до него. Прикрикну на сына, например, и расстраиваюсь.– А вы бы хотели видеть сына актером или режиссером?– Это он сам решит. Но пока я отмечаю у него хороший аналитический ум. Он умеет смотреть мои спектакли, понимает, где хорошо, а где нет, делает грамотные замечания. – В основном вы ставите классику. А нет желания взять современную пьесу на злобу дня?– На злобу дня – нет. А современную хочется. Ну, вот жду от своего бывшего студента Данилы Привалова пьесу о мушкетерах – современных, хулиганских, молодых. И компания актеров есть хорошая. Другой мой студент, Антон Безъязыков, блестяще поставил «Зиму» Гришковца. Я смотрел и плакал. Он поднялся до глубинного смысла, до обобщения. Там удачно соединились сценография и игра актеров. Для меня всегда современными остаются Володин, Вампилов. Мечтаю поставить «Пять вечеров». Но после гениального спектакля Товстоногова надо заслужить это право. Боготворю «Женитьбу» Эфроса. А вот «Старшего сына» Вампилова мы со студентами сейчас пытаемся ставить. – В репертуарных театрах сетуют, мол, нет хороших драматургов, мало современных пьес… – Ну, это вечная проблема. Репертуарный театр такая инерционная структура, что может и не заметить таланта рядом. Возможно, и Чехова мы бы не узнали, если бы не МХАТ. Он же провалился в Александринке с «Чайкой». А какой божественный драматург! Я много ставил Чехова, и с особым удовольствием «Вишневый сад». У меня на его премьере смеялись, хотя мы и не смешили никого. В самой пьесе заложено столько юмора… Хотя она о вечном: о Боге, о любви и смерти. Я стараюсь жить в вечном. – Но что мешало «жить вечно» в ТЮЗе, например? Почему вы предпочли Театральную академию?– В ТЮЗе было много хорошего. Но по крайней мере сегодня счастлив тем, что могу сосредоточиться на педагогике. Мое место здесь, на Моховой, в Театральной академии, среди молодежи. Мои студенты – друзья, единомышленники. Тут потрясающая команда подобралась. И мне вместе с ними многое удалось. И в творческом плане здесь я выиграл. Вот сейчас так хочется сохранить эту компанию.– Имеется в виду Творческая мастерская Григория Козлова? – Да. Мы делаем молодой, энергичный, яркий театр. Собираем полные залы без всякой рекламы. Актеры честно относятся к делу, хорошо обучены, полны энтузиазма. Но у нас нет своего дома, хотя наши спектакли востребованы, выигрывают на фестивалях первые призы. – И прежде всего замечательный спектакль «Идиот», где исполнители роли князя Мышкина получили премию Стржельчика в этом году…– «Идиот» – опыт постижения важнейшей для мыслящего человека нравственной проблематики. Когда студенты проникаются таким сущностным произведением, они обретают нечто более ценное, чем навыки ремесла. Вообще говоря, владение профессией, как меня учили и как я пытаюсь учить, это сплав профессиональной техники и одухотворенного мировосприятия, мирочувствия. Подлинное искусство немыслимо вне личностного содержания человека. Прикоснувшись к «Идиоту», мои ребята стали, как я надеюсь, содержательнее. Обычно Мышкина играют таким странным интеллигентом, не от мира сего. А у нас он живой, молодой. Каждую минуту радуется и страдает. В нем полнота жизни. Он идеальный человек! Каждую минуту говорит правду. Помните, какие слова приписал ему Достоевский: «Мои друзья – дети». И как такой наив, такую чистоту восприятия увязать с опытом смертной казни Достоевского, его болезнью. Откуда мог прорасти такой возвышенный персонаж. И такое не каждому под силу сыграть. Я мечтал поставить «Идиота» с первого курса. И один мой друг очень верно заметил: «Надо было Достоевскому назвать роман не «Идиот», а «Идиоты». Вообще, это молодая история. Я бы хотел, чтобы мои ребята росли на ней еще лет пять.– Вы – яркий представитель петербургских режиссеров, определяющих эстетические поиски современного театра. В чем их суть? Вот есть театр Додина, где спектакли ставят по несколько лет… – Дело не в том, быстро или долго, а в том, насколько твой спектакль насыщен, импульсивен, заразителен. Как сказал фигурист Плющенко: «Надо прыгать четверной, ребята!» То есть нельзя занижать планку, обманывать зрителя и самого себя, что у тебя получится, в итоге заранее никогда не знаешь, но в процессе будь честен и помни, что театр не с тебя начался. Театральные традиции нельзя отвергать. Питер Брук, да и Товстоногов считали, что театры должны быть разными. Они, как живые организмы, рождаются и умирают. Театр не должен превращаться в музей.– Что в сегодняшнем времени вызывает у вас внутреннее неудобство? – Недостаток идеализма. Это болезнь нашего века. И еще – отсутствие корпоративной солидарности, товарищества. Каждый художник творит и умирает в одиночку. А раньше, когда были студентами, собирались на кухнях. Было братство. Мы считали друг друга гениями. Как когда-то Пушкин писал Баратынскому: «Нас в России трое: ты, я и Дельвиг». Тогда театр был для двух процентов. Остальные во времена Пушкина были неграмотны. Но у нас сегодня все грамотные, а театр по-прежнему для двух процентов. И хочется крикнуть: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке».