«Мечтаю, чтобы вернулся лозунг «Все лучшее – детям»

«НВ» продолжает разговор в рамках спецпроекта «Что мы построили за 20 лет перестройки и реформ». Сегодня своими мыслями делится «Детский доктор мира», директор НИИ неотложной детской хирургии и травматологии Леонид Рошаль

– В СССР был лозунг «Все лучшее – детям». Не думаю, что он полностью исполнялся. Пусть даже носил формальный характер, но тем не менее лозунг такой был. Были пионерские лагеря, высокого уровня образование, здравоохранение для детей в целом было бесплатным. Все то, о чем сегодня остается лишь мечтать.

Конечно, советское здравоохранение нельзя сравнивать с нынешним по уровню технологий. Сегодня весь мир, и наша страна в частности, в плане модернизации здравоохранения сделал большой шаг. Но я бы говорил не о России, а лишь об отдельных ее очагах, так как в целом материально-техническое обеспечение практического здравоохранения, доставшееся нам от Советского Союза и которым до сих пор вынуждены пользоваться во многих регионах, устарело. По данным Счетной палаты РФ, износ всего медоборудования и аппаратуры составляет около 70 процентов. Разумеется, это оказывает определенное влияние и на здоровье детей, и на диагностику, и на многие другие вопросы.

До 1990-х годов в здравоохранении тоже был кадровый голод, но не такой, как сейчас. Все потому, что было правило: если человек за государственный счет обучается в институте (а все образование, напомню, для учащихся и студентов было бесплатным), он обязан несколько лет отработать по распределению. В СССР, в отличие от многих стран, в медвузах были созданы педиатрические факультеты, где студент изучал педиатрию с первого по шестой курс. На Западе же ее изучение начинается лишь на 3–4-м курсе после получения общего медицинского образования. После окончания мединститута большинство распределялось на работу в практическое здравоохранение. Многие мои сокурсники уехали в Воркуту, Казахстан, на Сахалин, Дальний Восток и работали там. Кто-то вернулся через 3–4 года, кто-то остался. И благодаря системе распределения такого кадрового голода не было.

Как и в современной России, в Советском Союзе здравоохранение финансировалось по остаточному принципу – в пределах 2,5–3 процентов от ВВП. Приоритетом была борьба с империализмом: нужно было вооружать армию, создавать мощные военно-воздушные силы и прочее. Может быть, отчасти это было правильным, но определенный перекос в этом плане, конечно, был. Тем не менее на социальную сферу обращали внимание. Вот и цены периодами снижали «в целом по стране на…». Но при этом снижении цен «в целом по стране на…» мы в конце концов пришли к пустым прилавкам магазинов.

Правда, меня всегда интересовало: пустые прилавки, на которых лежит эта вечная селедка, а умирающих от голода, падающих в голодные обмороки что-то не было очень видно. Просто народ у нас изворотливый, поэтому начинал доставать. Даже в тех же пустых магазинах, но с заднего хода. Поэтому я однажды в шутку предложил поставить магазины так, чтобы задний ход был спереди. Конечно, все это на фоне и тюрем, и расстрелов, и двойной жизни, которой жил советский народ. Лозунги одни, и когда все вместе, то за, а когда индивидуально, то против. Но таким образом была построена система...

А потом наступили 1990-е годы. Ужасные годы для здравоохранения, которое фактически бросили. Сложно сказать, как мы тогда выжили. Я всегда говорил и говорю, что государственным врачам того периода надо поставить памятник. Посудите сами: зарплата нищенская, коллектив у меня немаленький, но из всего коллектива только два доктора, и то не очень хорошие, ушли в коммерческие структуры. Остальные продолжали работать, брали по 8–10 дежурств, чтобы хоть как-то прокормиться, тот, у кого была машина, подрабатывал извозом, кто-то строил частные дома. Мы прожили жуткие годы, и, конечно, это ударило по здравоохранению в целом: стала расти заболеваемость, у детей появились болезни, которых раньше не было, ВИЧ, сифилис, гонорея. В школах появилась наркомания, количество курящих учеников выросло до 60–70 процентов. Этот перелом эпох мы не сумели пройти плавно и потеряли много того доброго, что имели. В результате если сегодня дети поступают в первый класс более или менее здоровыми, то к окончанию школы они почти поголовно приобретают разные болезни. Лишнее свидетельство этому – колоссальный отсев при наборе на срочную службу в армию.

Значительно увеличилась и смертность. Однако благодаря нашей уникальной системе подготовки педиатров и в целом педиатрической службе мы не дали возможности вырасти детской смертности даже в эти тяжелейшие годы. Ну и потом, в конце 1990-х годов, стали чуть-чуть соображать, что делать. Отношение к здравоохранению и детству в какой-то степени стало меняться, но еще не достигло того, советского уровня, который был.

У нас появились беспризорники на улице. А ведь эти дети не просто беспризорники, у них и заболеваемость в несколько раз выше, чем у организованного населения. Беспризорники – это всегда сломанные судьбы. После революции даже благодаря появившимся системам воспитания того же Макаренко потребовалось минимум 10 лет, чтобы избавиться от этого позора. Вот и мы за один раз проблему беспризорности не решим. Этот вопрос первыми поднимали общественные организации и, нужно сказать, достучались. У нас ведь такая страна:  пока президент кулаком по столу не стукнет, никто на местах ничего и не увидит. И когда Путин стукнул по столу, сразу зашевелились, появилась государственная организация, господдержка. С беспризорниками много работали зарубежные фонды, сделавшие немало в социальной сфере, за что им надо сказать спасибо. Сейчас положение чуть-чуть стабилизировалось, и только теперь мы начинаем более активно пожинать плоды работы с бездомными детьми.

Как-то посол Франции познакомил меня с доктором Ксавье Эммануэли, которого я считаю совестью Франции. Он организовал скорую помощь для бездомных. Пригласил однажды меня, и я вместе с ним целую ночь ездил по Парижу, смотрел, как организована эта очень интересная система. Все очень просто: есть машина, в ней – водитель, психолог и медработник. Они не хватают увиденных на улице бродяг, не тащат их в полицию, а просто дают им то, о чем они попросят. Тебе холодно? Держи теплую накидку. Ты голоден? Вот тебе кофе и бутерброд. У тебя рана? Давай перевяжу. Мне эта идея понравилась, и, вернувшись в Россию, я создал такую же организацию, которая проработала несколько лет. Наконец государство увидело, что это полезная форма социальной работы, и сейчас в Москве действует аналогичная система уже государственной помощи беспризорным детям.

Отрадно, что в последнее время идет некоторое снижение детской смертности. В крупных городах этот показатель аналогичен европейским – 4–5 промилле. Но по России в целом он в два раза выше, чем в Европе. Тот же детский дорожно-транспортный травматизм, смертность детей в ДТП в России в 3–4 раза выше, чем на Западе.

Сейчас пытаются что-то делать в отношении дорогостоящих высоких технологий. В Советском Союзе мы не знали, что такое дорогостой, – мы просто лечили. Теперь появилось это понятие. Безусловно, есть болезни, лечение которых стоит очень дорого. По высоким технологиям есть квоты, которые распределяют между определенными медицинскими учреждениями. Какое-то учреждение может, допустим, пролечить тысячу детей, но из-за того, что это дорогостой, ему дают квоту только на 500 ребятишек. А остальные что, умирать должны? Ответа на этот вопрос никто не дает. Наверняка вы периодически видите в газетах или интернете просьбы о пожертвовании денег на лечение ребенка за рубежом. Это позор для России. Правда, я призываю читателей быть аккуратными с такими просьбами, поскольку лично за последнее время дважды находил объявления в интернете о том, что ребенку, лежащему, как сказано, в Институте Рошаля, нужны деньги на лечение. В нашем институте лечение абсолютно бесплатное, я вам гарантирую это! У меня в год 40 тысяч детей проходит, и вы не найдете маму, которая даже за самое серьезное лечение своего ребенка заплатила хотя бы копейку! Мне кажется, нашим СМИ нужно создать какой-то экспертный медицинский совет из 2–4 человек, которые могли бы подтвердить, что в конкретном случае на лечение действительно нужны деньги. У нас существует специальная комиссия по высоким технологиям, комиссия по направлению детей за рубеж. Если она не рассматривала случай конкретного пациента, значит, нужно послать документы на рассмотрение. Если же комиссия выносит отрицательное решение и вы видите, что ребенок погибает, тогда ничего не остается, кроме как обращаться к людям с просьбой о пожертвовании.

Одно время мы прививочную кампанию упустили, в результате полиомиелит пошел в рост. Недавно спохватились – ситуация стала выравниваться. В последние годы иммунизацию ругают. Не слушайте. Это необходимо. Конечно, не надо больного ребенка прививать. Но ведь масса болезней, таких как корь, краснуха, столбняк, тот же полиомиелит, фактически исчезли, и только благодаря иммунизации. Сейчас туберкулез значительно поднял голову, в том числе среди детей. Так надо снова принимать всем известные меры!

У нас позорно низкий процент финансирования здравоохранения – лишь 3,7 процента от ВВП.  Это в два раза меньше нижнего предела западных показателей. Подушевой норматив в десятки раз ниже европейских норм. Это ведь не просто цифры, а показатель ментальности, того, насколько ценным для государства являются его граждане и их здоровье. Да, можно говорить о необходимости реформирования здравоохранения, но, пока не будет соответствующего финансирования, все это останется болтовней. Другое дело, что полученные средства и использовать надо правильно, чтобы они сквозь пальцы не утекали. И некоторые так и говорят, что в здравоохранении много денег, но ими не умеют пользоваться. Где же их много, скажите мне? Здравоохранение бедное! Я же привел цифру – 3,7 процента от ВВП!

Безусловно, благодаря нацпроекту «Здоровье» было сделано немало ценного, но его надо продолжать. Должны быть поставлены конкретные задачи по перевооружению всего российского здравоохранения, определены все этапы, сроки, когда в любой деревушке и фельдшерский пункт будет, и все, что требуется. Сейчас в крупных городах, где губернаторы ответственные и болеющие за свой регион, открывается немало детских медицинских центров с новейшим оборудованием. Но по России в целом это только островки благополучия. Я понимаю, что одновременно по всей стране это сделать невозможно, но хочу спросить, когда это будет сделано?

А когда мы решим кадровый вопрос? Без возвращения к распределению выпускников эту задачу не решить. У нас есть населенные пункты, где только один доктор на всю округу. Больше 20 процентов всех российских врачей – пенсионеры. Кто займет их место, когда они уйдут? Говорят, что распределение нарушит права человека, Конституцию. А права тысяч людей, которые не имеют из-за этого медицинской помощи, мы не нарушаем? Ведь сейчас до 30–40 процентов выпускников медицинских вузов, обучившихся за государственный счет, не идут работать в практическое здравоохранение.

Я вообще-то уже боюсь всяких реформ, поскольку за последние десятилетия мы пережили более чем достаточно всяких предложений, но в большинстве необоснованных. В свое время вместе с Ельциным пришла молодежь, которая сказала: «Зачем нам педиатрическая служба? Зачем акушерская? Давайте всех педиатров и акушеров переведем в стан врачей общей практики!» Причем все эти установки поддерживал Международный фонд развития, диктовавший это в качестве условия получения денег, и, к сожалению, Всемирная организация здравоохранения. Мол, потому, что на Западе такая же система. Но ведь народ там недоволен своей системой! Мы же выжили только благодаря тому, о чем я уже рассказывал, и, к счастью, ту же педиатрическую службу мы отстояли. Безусловно, врачи общей практики нужны в каких-то отдаленных малонаселенных районах, на них можно заменить фельдшеров. Но целиком менять структуру детского здравоохранения не нужно.

Проблем у нас еще много. Вот и с наукой плохо. Есть Российская академия медицинских наук, есть Мин-здравсоцразвития. И в РАМН занимаются наукой, и в министерстве. В результате же получается, как в пословице, что у двух нянек дитя без глазу. С моей точки зрения, правильнее всю науку объединить в одном месте – в академии, чтобы не было дублирования, определить конкретные цели, сформулировать, чем нужно заниматься. Мы сейчас создали Национальную медицинскую палату. Это не повторение уже существующих организаций, это совсем другое. Цель – создание системы саморегулирования профессиональной деятельности, которая давно существует за рубежом. Если взять уровень «плохой доктор – хороший доктор», на Западе между ними маленький зазорчик. У нас же он огромный, потому что этим делом занимается государство, а не профессиональные организации.

Например, в России есть Союз педиатров России, который возглавляет очень активный академик Александр Баранов. Но союз не имеет никаких прав! Вот мы и просим государство передать таким профессиональным организациям аттестацию и сертификацию врачей. Тогда они будут отвечать за каждого педиатра с обязательным членством, где бы тот ни находился. Более строгой станет сама система аттестации и сертификации, и проводить ее будут не специалисты того региончика, где работает врач, а лучшие медики, которым это право доверила профессиональная медицинская ассоциация. Палата будет заниматься важнейшими вопросами, например медицинской этикой и защитой медработников, но только в тех случаях, когда они правы.

В целом мы на правильном пути. И я хочу, чтобы не на словах, а на деле возвратился лозунг «Все лучшее – детям». Не понимаю: что, за рубежом детей любят больше, чем мы? Почему там детей бесплатно обеспечивают лекарствами до 12-летнего возраста, а у нас – только до трех? Этот вопрос поставлен и в решении комиссии по здравоохранению Общественной палаты РФ. Но ответа на него, как и на многие другие, мы так и не получили. 

Леонид Рошаль родился 27 апреля 1933 года в г. Ливны Орловской области. В 1957 году окончил 2-й МОЛГМИ по специальности «педиатр», в 1961-м – клиническую ординатуру по детской хирургии. В 1961–1981 годах работал в Московском областном научно-исследовательском клиническом институте в отделении детской хирургии, организовал центр хирургии новорожденных Московской области. В 1964 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1970-м – докторскую. С 1970 года по настоящее время – главный внештатный детский пульмонолог министерства здравоохранения Московской области. В 1981 году избран руководителем отделения неотложной детской хирургии и травмы НИИ педиатрии РАМН. В 1982 году присвоено звание профессора. С 2003 года является директором НИИ неотложной детской хирургии и травматологии. С 1980 года регулярно выезжает в различные регионы страны и мира для выполнения гуманитарной миссии и оказания медицинской помощи, в том числе при техногенных и природных катастрофах, войнах, терактах, военно-политических конфликтах. В 1995 году, оказывая помощь детям во время первой чеченской войны, был захвачен сепаратистами и удерживался в плену несколько часов. В 2002 году выступил посредником в переговорах с террористами во время захвата московского Театрального центра на Дубровке. Оказывал медицинскую помощь заложникам и сумел освободить детей. Два года спустя вновь выступил посредником в переговорах с террористами во время захвата школы в Беслане, оказывал медицинскую помощь раненым детям и взрослым. Последней командировкой стала поездка несколько месяцев назад на Гаити для помощи детям, пострадавшим от землетрясения. Имеет государственные награды и знаки отличия, а также гражданские награды и титулы. С 2005 года является членом Общественной палаты РФ. В 2007 году официально номинировался на Нобелевскую премию мира. Президент Национальной медицинской палаты страны. Автор 215 научных работ и книг. В 1996 году был назван «Детским доктором мира», в 2002 году удостоился титула «Национальный герой России», в 2005-м – «Европеец года», в 2006-м – «Человек десятилетия» в номинации «Медицина». Живет и работает в Москве.