«…И Господа вижу в лицо»

В петербургском Пен-клубе состоялся вечер памяти питерского поэта, эссеиста, ученого, сетевого гуру Сергея Гречишкина, более известного под псевдонимом Василий Пригодич.

В последние десять лет его имя можно было встретить и среди авторов литературных сайтов, и на страницах респектабельных электронных изданий. Он был убежден: «У сетевой литературы – богатое, цветущее и великое будущее». Некоторые заметки Гречишкина вызывали бешеную полемику в Сети. Для многих он служил «лоцманом» среди литературных новинок. 

Критические статьи Сергея Гречишкина были яркими и комплиментарными, поскольку, как признавался он сам: «О плохих книгах я никогда не пишу. Книги, о которых пописываю, всегда читаю от корки до корки». И на стоны о гибели культуры он, чудом переживший то время, когда за литературные занятия отправлялись в тюрьму, отвечал: «Ничего не погибло. Серьезные литераторы, перебиваясь с хлеба на квас, молча делают свою работу, ибо власть, слава Богу, их творчеством не интересуется». В одном из последних своих интервью он признался: «Литература – такая же неотменимая часть моего существа, как жизнь, дыхание, сон, рука, жена, сын, внуки, кошки-собаки, Петергоф, клавиатура, смерть и бессмертие… В силу некоторых легких недомоганий никаких творческих планов у меня нет. Хочу просто жить, если Господь дозволит». Не дозволил. 3 декабря прошлого года известие о его гибели буквально взорвало Сеть. «Такой был добрый и остроумный человек. Вечная память», – скорбит Андрей Максимов. Или вот еще: «Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич останется для меня моральным ориентиром». «Он очень искренне нас любил. Сергей Сергеич, да как же так...» – сокрушается участница Сети по имени Мандала и цитирует его последнее стихотворение, адресованное его любимому псу Чапику:

Стариковская услада – Провозвестник рос и слез… Больше ничего не надо. Бог, супруга, сын и пес. – Знаменитый хиромант Мануйлов, изучавший линии рук Ахматовой, Пастернака, несчастных Есенина и Маяковского, предсказал Сереже, что он переживет своих друзей и на склоне лет напишет мемуары обо всех. Теперь приходится нам составлять коллективный мемуарный портрет о нем в поминальном сборнике, который выйдет в этом году, – с горечью признался его друг и соавтор, академик Александр Лавров. Вместе они выпустили немало историко-литературных работ, посвященных Серебряному веку: о Блоке, Брюсове, Белом, Волошине... Сергей Гречишкин вступил на литературный путь как академический специалист по творчеству Блока, Брюсова, Белого, Ремизова, Иванова. В одном из последних интервью он признался: «Моя жизнь на долгие десятилетия была определена книгой, которую я купил в 12 лет в Царском Селе: «Александр Блок о Петербурге-Петрограде». У него были прославленные учителя: академик АН СССР Виктор Жирмунский – друг Александра Блока, Вячеслава Иванова, Анны Ахматовой, знаменитый литературовед Юрий Лотман, академик АН СССР Михаил Алексеев, выдающиеся филологи Павел Берков и Дмитрий Максимов. По признанию Сергея Гречишкина, «они нас учили стойкости и несгибаемости духовной и душевной». А она в то время была необходима. К специалистам по Серебряному веку власти предержащие тогда относились как к «агентам иностранных разведок», потому что они знали, что «была ДРУГАЯ жизнь». «Придешь на службу в Пушкинский Дом: шу-шу, у А. был обыск, Б. арестовали, В. «уехал» и т. п. Саша Лавров хорошо сказал: «Жили как подпольщики». А почему мы не «сели» – повезло! А вот не «повезло» моему другу Константину Азадовскому, специалисту по русско-германским литературным связям (Рильке – Цветаева – Пастернак). Он был арестован, осужден по сфабрикованному КГБ делу, отмотал срок на Колыме за «антисоветские лекции и антисоветский образ жизни»,– вспоминал Сергей Гречишкин, который успел оставить документальное свидетельство о том, что происходило тогда в Пушкинском Доме. Рассказывает филолог Константин Азадовский: – Он по своей инициативе, рискуя свободой, пришел к следователю, чтобы дать мне положительную характеристику. И всячески защищал меня перед руководством Пушкинского Дома вместе с академиками Михаилом Алексеевым и Дмитрием Лихачевым. Тогда наш директор Иезуитов пригрозил: «Азадовский уже полетел. За ним скоро полетят Гречишкин и Лавров». Значение его поэзии первым оценил писатель Юрий Нагибин. Однако о публикации его стихов речи быть не могло, равно как и о критических статьях, цензура была свирепой. Его стихи ходили в самиздате, попадали за границу, читались на потаенных вечерах. В них много боли за происходящее со страной:…Родное, святое искусство(Проплаченное ремесло)Будило высокие чувства… И нет его… В Лету снесло.Духовность! Сисястые крали Тугих комсомольских кровей…Какую державу украли У глупых ее сыновей…Когда его ученик поехал в Армению, где случилось страшное землетрясение, и в глухом армянском селении, в какой-то харчевне, где обедали армяне, встал и прочитал стихотворение Сергея Гречишкина «Армения», воцарилась гробовая тишина, и после зазвучал гром аплодисментов. …О, Господи, Тебе укоры:Почто ты на своих рабов,На внуков Гайка, двинул горы,Похоронив тех без гробов?..Зима. Покойницкая бледностьГор исполинских и равнин.Армения, Мадонна Бедность,С Тобой я – в Духе – армянин.А строки из стихотворения, посвященного сыну, Константин Азадовский назвал пророческими, в них – предчувствие перемен, происходивших со страной: …Беснуется дождь. Осыпается кустПриладожской осени свист…Я чую оси мироздания хруст,И строфы ложатся на лист.В избе захороненный заживо труп, –Галактика – печь да крыльцо, –Я слышу орган серафических трубИ Господа вижу в лицо.Ему словно нашептывал кто-то свыше, да он и сам признавался: «Тексты на самом деле и не слишком мои, ибо я человек комедийно добрый, а стихи зачастую злые. Все это диктуется некоей силой, о природе которой не смею задумываться». В каждом времени он умудрялся оставить свой яркий след, потому что все делал по любви.