Михаил Веллер: «Слава подается в одном флаконе со сплетнями»

Известный писатель рассказал «НВ», как доехал до Камчатки без гроша в кармане и обидел Владимира Познера всего одной фразой

Он – личность легендарная. Многогранный писатель, страстный публицист и популярный радиоведущий, он сменил более тридцати профессий – работал промысловиком на Таймыре, скотогоном на Алтае, официантом, учителем, журналистом. При этом Веллер написал десятки книг, среди которых – острополемическая публицистика о судьбах России, философские произведения о любви и смысле жизни и, конечно же, знаменитые сборники юмористических новелл «Легенды Невского проспекта»  и  «Легенды Арбата». Вот и читателям «НВ» Михаил Веллер решил рассказать легенды о себе.

Я петербуржец в седьмом поколении. На Преображенском кладбище лежит мой далекий предок – николаевский солдат Абрам Гордон. Когда я бываю на том кладбище, я всегда кладу цветок на его могилу. Отец мой Иосиф Веллер не стал ни скрипачом, ни художником, ни архитектором, а ушел на фронт в 1942 году. После ранения он поступил в Военно-медицинскую академию и потом всю жизнь мотался по разным гарнизонам. Жить в горячо любимом Ленинграде ему уже не довелось. Я же захотел учиться именно здесь. Уж если куда-то ехать, решил нормальный провинциальный мальчик, то в Ленинград. А если уж чему-то учиться... Вообще-то я ничему учиться не хотел, но у меня было два пути – или в институт, или в Советскую армию. Но на хрена мне сдалась эта армия? Мало я ее по гарнизонам навидался? И поступил я на русскую филологию: хотел заниматься литературой. Окончив школу с медалью, в Университете я решил с «отличничеством»  покончить: делать только то, что хочу, а остальное – ровно настолько, чтобы не вылететь.

Как-то раз мы пили с ребятами в общаге, и вдруг – классическая история! – у нас кончились деньги. Мы стали спорить: «Можно ли прожить без денег?» Все говорили: «Нет, нельзя», и только я сказал: «Можно». Более того, говорю, я могу с пустыми карманами хоть до Камчатки доехать. В итоге мы поспорили на ящик водки (а это, заметьте, двадцать бутылок!), что летом я доберусь от Ленинграда до Петропавловска-Камчатского за месяц без единой копейки. Ребята уже и думать забыли о нашем пари, а у меня эта мысль как-то засела в голове. Готовился я заранее. Петропавловск-Камчатский был тогда закрытым городом, и мне пришлось обманом получать командировочное предписание в газету. Я соврал секретарше, что замдекана мне разрешил. Правда, ждать потом десять дней, пока на Литейном мне выпишут пропуск, тоже не стал. Поэтому разрешение я получил уже в Хабаровске, соврав местным кагэбэшникам: «Ай-ай-ай, у меня завтра практика начнется!» Они пошли мне навстречу, резонно сочтя, что я не агент империализма и не иностранный диверсант. В те времена в самолетах и поездах еще не требовали паспорт. Можно было честно ехать зайцем, что я и делал. В дороге травил всякие байки сердобольным девушкам, а они меня за это слегка подкармливали. В паре городов, бывало, «калымил»  по 5–10 копеек. И если наскрести рубля полтора, то этого хватало на билет в общий вагон до ближайшей станции.  А дальше – нужно как можно дольше продержаться в поезде. У меня после многократных тренировок выработалась своя метода: я шел в вагон-ресторан, брал стакан чаю, а потом высматривал, не поставит ли кто выпить. Со случайным собеседником можно было сидеть в купе и ехать хоть до самого вечера. Вот так я действительно добрался до Камчатки, ощутив размеры и красоту России и повстречав множество добрых людей! 

Дело было на четвертом курсе. Хотя я прилично учился в Университете, на меня вдруг стало давить наследие веков. Этот груз мировой культуры меня буквально пригибал к земле. Я впал в отчаянную депрессию, хотя мне это несвойственно. В ее основе лежал знаменитый сократовский вопрос: «Почему люди, зная, что надо поступать хорошо, все равно творят зло?» Не в силах побороть охватившее меня уныние, я решил: все, баста, пора валить отсюда в пампасы! Но что мне светит, если я уволюсь из Университета? Правильно, армия! И дело было даже не в том, что я боялся дедовщины (тогда мы о ней почти ничего не слышали). Просто мне хотелось абсолютной свободы. И вот я прихожу в районный диспансер просить академический отпуск. Меня спрашивают: «На каком основании?»  Говорю: «Вы знаете, у меня уже несколько месяцев повышенная стипендия раскладывается на шесть рублей за охотничий билет. Десять рублей – за двухствольное ружье. Два с половиной рубля уходят на пачку патронов. А остальное – на бутылку водки с закуской». Тогда меня спрашивают: «А с собой покончить вы с помощью этого ружья можете?» Я отвечаю: «Дело не в том, что могу. Я просто не знаю, как этого избежать».   В результате мне два месяца пришлось ходить в диспансер, где меня два раза в день кормили и пичкали какими-то таблетками. Таблетки я сплевывал. Параллельно я учился играть в бильярд – не научился. Учился играть на гитаре – научился, но плохо. После всех этих мытарств я получил-таки свою справку, оформил академотпуск и с чистой совестью свалил в Среднюю Азию… 

В то время я работал в музее Казанского собора, получая свои законные сто рублей. И вот я иду обедать в свою любимую пирожковую через Невский. А мне навстречу идет красавица, ну прямо итальянская кинозвезда, только еще лучше! Ореховые глаза, пушистые ресницы, удлиненный овал лица и чуть вздернутый носик. И при всех своих сногсшибательных внешних данных она, как потом выяснилось, оказалась к тому же  очень умной, доброй, милой и теплой девушкой!Вдруг я слышу препротивный голос: «Здравствуй, Миша!» И тут выныривает из-за красавицы серая, неприметная шпингалетина, моя университетская знакомая Ира. Говорит: «Познакомьтесь: мой друг Миша – моя подруга Таня». Я тут же начинаю извиваться перед ними: «Ах, как это чудесно! У меня кончается работа, живу рядом, может, выпьем? Я как раз вчера зарплату получил».И вот мы сидим втроем, пьем коньяк, запиваем шампанским, а я думаю: надо спаивать Ирку, а уж с подругой Таней с итальянскими глазами мы как-нибудь договоримся. Но шпингалетина пьет умело: то ли в деревянную ногу сливает, то ли противоядие приняла. Короче, мы допиваем все – и все трое еще стоим на ногах. Предлагаю заночевать, а они мне: «Ни в коем случае, поедем к нам» (они снимают где-то квартиру).Приезжаем к ним, огромушиваем еще одну бутылку вина. Все уже идем с креном градусов в сорок пять на левый борт, а в помещении имеется двуспальная кровать и еще какой-то тюфячок. Меня, естественно, укладывают на этот тюфячок, а Ира с Таней устраиваются на кровати. Что ж, сплю. И тут сквозь сон я слышу какие-то характерные, не совсем мне понятные и не вполне уместные звуки. И звуки-то какие-то ритмичные, и скрипом-то они сопровождаются, и вздохи-то какие-то не сонные, на храп не похожие. Я просыпаюсь окончательно и понимаю, что присутствую при сцене любви. Как юноша образованный и обремененный дипломом филфака, я, разумеется, слышал о существовании поэтессы Сапфо с греческого острова Лесбос. Но сексуальная революция в СССР тогда еще не настолько затопила все и вся, чтобы такая «любовь» принималась мной как нечто естественное. Все произошедшее вообще казалось мне весьма оскорбительным. И вот утром мы сидим, пьем кофе, а Ира возьми и предложи: «Ты бы не хотел на Тане жениться?» Когда я обретаю дар речи, говорю, что, в принципе, можно – а зачем? Она в ответ: «Ее родители нас очень преследуют, а так бы вы поженились – и все было бы хорошо». Я подумал про себя: «Ну, хорошо. Дайте мне только жениться. А потом я покажу ей, что со мной можно делать то же самое, что с подругой, да еще и то, что с подругой делать нельзя».Мы с Таней едем в Москву, где живут ее родители. Папа – вылитый Донатас Банионис в лучшие годы, только покрупнее. В квартире у него три телефона. Один – городской, второй – внутренняя вертушка Министерства обороны, а третий – радио, по которому идет доклад со стратегических бомбардировщиков, которые с водородными бомбами на борту летают где-нибудь над Дальним Востоком. Папа оказывается не кем-нибудь, а начальником советской морской авиации, генерал-лейтенантом Мировым. И тут Таня выпаливает за завтраком: «Мы с Мишей живем вместе». Я мгновенно покраснел, потому что у нас с ней не было никаких отношений, хотя я готов был многое отдать, чтобы ее слова хотя бы чуть-чуть были правдой… Мы отправляемся обратно. И тут вдруг через два дня папа с мамой приезжают в Ленинград, приходят ко мне, спрашивают – а где же Таня? Но Таня – там, на Гражданской, с подругой Ирой. И вот приезжают они к своей дочери, и им все становится ясно. Так я не стал мужем вылитой итальянской кинозвезды и зятем начальника морской авиации Советского Союза.

Мне был 31 год, когда я написал рассказ «Гуру». Я всегда считал его не рассказом, а эстетической декларацией короткой прозы. И написал я его с прикладной целью – класть в папку поверх стопки настоящих рассказов, чтобы вызвать у редакторов доверие своей грамотностью. В «Гуру» литературный учитель говорит своему ученику, что в жизни писателя должно быть соотношение между знанием, воспринятым из книг, и знанием, пришедшим из жизненного опыта. Через бока, ободранные об жизнь. Поэтому чистая теория человека, никогда не покидавшего своей квартиры, так же однобока, как и огромный опыт человека, который не умеет ни читать, ни писать.Я подозреваю, что это соотношение устанавливается интуитивно. Иногда ты чувствуешь, что тебе не хватает теоретических познаний в литературе или элементарного профессионализма. И тогда ты идешь в библиотеку и перечитываешь по седьмому разу классиков русской и зарубежной литературы. А бывает, наоборот, тебя тянет в пампасы, как собаку тянет бегать за зайцем. И вот ты отправляешься путешествовать, но не потому, что «писатель должен изучать жизнь». Все это пошло, бездарно и бесполезно! Ты просто повинуешься своей натуре – той же самой, которая хочет пить водку, гулять с друзьями, читать книги и наслаждаться окружающими красотами. Когда я бросал редакцию газеты и уходил домой писать, без денег и связей, один мой друг-журналист как-то откровенно спросил: «А ты не боишься, что у тебя ничего не выйдет?» Заметьте, на дворе стоял 1974 год, и пробиться в литературе было чудовищно трудно. На это я ему честно отвечал: «Если у меня ничего не выйдет, то так мне и надо». Но судьба часто проявляет благосклонность к тем, кто твердо знает, чего хочет. Если ты хочешь чего-то месяц, год, десятилетие, то рано или поздно у тебя все начнет получаться. Для себя я давно сформулировал: ни один неудачник не может поклясться на сердце и Библии, что сделал все лично от него зависящее.

В 2000 году меня достали из руководства партии «Союз правых сил», предложив написать «Легенды Арбата». Главное условие – в числе героев должны быть лидеры СПС. Я сказал им: «Ребята, я не работаю на заказ и не пишу панегириков». На это они мне ответили: «Мы снимаем вам квартиру, организовываем встречи, платим командировочные – тысячу долларов в месяц. Еще мы платим вам бонус – 30–50 тысяч долларов. А уж права на книгу, тираж и гонорары – это само собой вам. Мы просто просим вас не обливать никого грязью, чтобы эмоциональный осадок все равно был позитивным». Героями «Легенд Арбата» часто становились люди известные. Естественно, они по-разному реагировали на то, что я о них писал. Иногда на этой почве происходили довольно курьезные истории. Одна из них связана с Владимиром Познером. Он позвонил мне вскоре после выхода «Легенд Арбата» и, судя по голосу, был огорчен и взволнован. Где-то полчаса мы говорили по телефону. Он был вежлив, добр и обходителен, но при этом как будто чем-то расстроен. Тогда я говорю ему: «Ну, вы же понимаете, Владимир Владимирович, что ничего подобного в помине не было. Вот у меня и в предисловии сказано, что в книге все вранье, легенды. Но ведь вы там показаны с самой положительной стороны! Вы такой молодой, красивый, озорной, волосатый, на все случаи жизни!»На этом мы распрощались. Однако он все равно был чем-то огорчен. Тогда я начинаю перечитывать посвященную ему новеллу, и мне делается очень стыдно. Оказывается, все панегирики в адрес Познера начинаются с фразы: «Это сегодня лысый старый Познер – начальник Телеакадемии и навяз в телевизоре». Боже мой, думаю, такая фраза кого хочешь огорчит! И вот, верите ли, про «волосатого красавца» я помнил, а про «лысого старого Познера» почему-то забыл. Вообще-то многие серьезные профессионалы писали мемуары, обходя массу важных и интересных моментов. Я много лет дружил с бывшим главным терапевтом Эстонии, очень мудрым и интересным человеком. Он говорил: «Я не могу нарушить корпоративную и человеческую этику врача». И тогда я для себя сформулировал: приходится выбирать – или у тебя чистая совесть и соблюдение этики, или – интересная книга. Эту дилемму я, как правило, решаю в пользу интересной книги. Конечно, есть вещи, которые нельзя говорить живым людям. А что до всего остального, то тут ничего страшного нет. Что делать, слава всегда подается в одном флаконе со слухами и сплетнями.(Продолжение монолога Михаила Веллера читайте в одном из ближайших номеров «НВ»)