Борис Иванов: «Война – это организованный мир абсурда»

Общаясь с 82-летним писателем Борисом Ивановым, понимаешь, что перед тобой личность, которую нельзя согнуть или заставить петь чужим голосом. Бессребреник, диссидент, сохранивший себя в этой стране, инициатор и организатор первого в стране литобъединения неподцензурных литераторов «Клуб-81», в недрах которого удалось выпустить семь самиздатовских журналов и опубликовать сборник «Круг». Продвигая других писателей, о себе Иванов думал в последнюю очередь. По сути, из писательского подполья он вышел только лишь в 2009 году, когда были изданы два тома его произведений – «Жатва жертв» и «Невский зимой». Особое место в его книгах заняли рассказы о войне и цикл о блокадном детстве «Белый город». – Борис Иванович, вы ведь не воевали, почему решили писать о войне? – Война – это и глубокая травма для тех, кто был в нее втянут. Большинство не хочет «ворошить пережитое», другие, напротив, как заговоренные возвращаются туда, где смерть правила бал. Я возвращался к войне вновь и вновь. Не просто читал книги – после окончания курсов лейтенантов попросил направить меня в Группу советских оккупационных войск в Германии, я был там во время берлинского кризиса. Потом собирал материалы о партизанском движении на Псковщине. Радовался каждому честному свидетельству о пережитой войне – печатному и устному… Первые рассказы цикла «Белый город» были написаны в 1961 году. Я мог бы цикл продолжить, но понимал, что опубликовать его невозможно. И знал, что написанное дождется своего времени. Два мотива возвращали меня к темам войны: обязанность рассказать о том, о чем еще не написано, и возможность выразить сострадание к жертвам войны. Я не писал для… цензуры. А то, что писал после выхода небольшой книжки в 1965 году, выходило за рамки дозволенного. Но иначе писать не мог, а главное – зачем? Чтобы потомки усмехались: ну и горазд был врать этот писатель! – Меня потряс ваш цикл о ленинградской блокаде «Белый город». Разве справедливо, что «Блокадную книгу» Адамовича и Гранина знают широко, а ваша проза осталась в тени?– Степень раскрытости блокадной трагедии, когда писалась «Блокадная книга», была ограничена не только цензурой. Социальное положение писателей требовало от них политкорректности. И не только от составителей сборника, но и от тех, кто предоставлял им документы, дневники, рассказывал о себе. Ограниченная правдивость – это еще не реализм, составители сами понимали это. В конце 1980-х годов, в пору гласности, они писали: люди захотели узнать все – и ту «обжигающую правду о пережитом», которую блокадник «долгие годы… сохранял в себе». «Белый город» из этой правды. Библейское «Не лги!» иногда требует мужества, и всегда ответственности перед собой и другими. – Если рассказывать молодежи о войне, которая была 70 лет назад, то какими средствами? Может быть, так же резко и страшно, как Вайда в «Катыни»? – В поколении, еще только вступающем в жизнь, немало людей, которые хотят проверить себя, поставив перед собой сверхзадачи или избрав для жизни суровые условия, но немало и таких, кто видит смысл существования в удовольствиях и развлечениях. Мне кажется, первые в «Белом городе» найдут примеры внутренней стойкости, вторые – мрак бесконечного издевательства. – В вашем «Белом городе» 10-летний мальчик уже многое понимает и многое видит. Знали вы что-то к началу войны о сталинском терроре? – Я помню разговоры в нашей семье: квартирант бабушки был арестован за то, что после убийства Кирова на фотографии пририсовал Сталину слезы. Больше квартиранта никто не видел. Говорили, в соседнем доме тогда же ночью кого-то забрали. Я читал газеты, в которых публиковали длинные отчеты о ходе суда над «врагами народа». Помню, как отец в споре с родственником говорил: суд подстроили, признания вины обвиняемыми – фальшивка. В школе учителя дважды собирали учебники по истории, – возвращая с зачерненными фамилиями героев Гражданской войны и известных партийцев. Думаю, не будь войны, оппозиционные группы сумели бы подавать знаки обществу, что они существуют. Массовыми репрессиями Сталин упреждал волнения, которые вышли бы на поверхность в ответ на продолжающееся разорение крестьян, на указы, декретирующие применение уголовных наказаний за прогулы и опоздание на работу.– Что же привело наш народ к победе: какая-то сверхъестественная высшая справедливость, железная воля отца народов, союзническая антигитлеровская коалиция или все-таки общая составляющая человеческих совестей, как считал Лев Толстой?– Высшая национальная ценность народа – его государственность. Сотни войн и тысячи бедствий переживает народ ради сохранения своей исторической идентичности: утратив свою государственность, народ становится беззащитным. Несмотря на бесчеловечность управления страной, народ объединяло чувство своей правоты, которого Советский Союз был бы лишен, если бы напал на Германию. Мы не нападали, мы защищали страну – не власть, а ее историческое тело, ее прошлое и ее потенции, что оправдывало приносимые жертвы.