Тимур Шаов: «Мое дело – врачебное»

Известный бард, забросив свою медицинскую специальность, предпочитает лечить души людей песнями

Тимур Шаов – известный бард, автор остроумных песен «О судьбе интеллигенции в государстве воровском», «О вреде пьянства», о «Загадочной русской душе» и многих других феноменах жизни в нашей стране. 17 сентября в ДК имени Горького состоится его концерт, на котором прозвучат песни из нового альбома «О чем молчал Герасим». О них, а также о политике, о дворовом детстве и… о Моцарте артист побеседовал с корреспондентом «НВ».

– Тимур Султанович, вы всегда были в курсе политической жизни – вспомнить хотя бы песню про дряхлеющего громовержца в 1997-м или «грозить шведу» и «прочим, которые уже не по зубам» на предыдущем альбоме... Но в 90-е, казалось, над политической жизнью страны кто только не потешался! А сейчас если всей страной что-то общее и обсуждают – так это национальные трагедии, и как-то уже не смешно.– Жить всегда не смешно. Но что ж нам теперь накрыться простыней и медленно ползти в сторону кладбища? Дело в том, что есть темы, на которые шутить нельзя, – это человеческие несчастья. А есть темы, на которые стоит писать, – о том, как не пропасть. Конечно, кому-то, наверное, надо анализировать происходящее, давать оценку или предлагать выходы – но это уже дело мыслителей, настоящих писателей. А я – как бы. Все у меня «как бы» и под другим углом зрения. Я не считаю себя поэтом. И даже когда что-то серьезное записываю, аранжирую песни в классическом стиле с приглашением скрипачей, виолончелистов – это всегда немножко «как бы», всегда в шутку. Я стараюсь не впадать в серьезность.– Что вас больше всего смешит в современной России?– Меня расстраивает многое. Но и о том, что тебя расстраивает, сказать можно по-разному. Дело политологов или журналистов – «вскрывать язвы». А мое дело – «врачебное»: смягчать отношение людей к происходящему, чтобы их психика не страдала. Если коротко говорить, я стараюсь своему слушателю привить небольшую долю оптимизма: «Конечно, все погано, но, с другой стороны, живы, здоровы и слава Богу!» Чиновники всегда были идиотами, и неприятности в нашей жизни происходили всегда. Просто не надо по этому поводу сильно комплексовать и расстраиваться. Надо стараться делать все, что в твоих силах.– Вообще в пору политической стабильности тяжелее писать сатиру?– Можно говорить о политической стабильности в Швейцарии, а говорить о ней в России – смешно. Я бы это назвал видимостью стабильности. Проблемы-то, к сожалению, не решаются, просто о них перестали говорить. Я вот задумался: это же, в принципе, тоже оптимизм – не говорить о трудностях, только оптимизм не той «породы». К сожалению, у нас об отсутствии проблем заявляют те, кто эти проблемы должен решать. А это скверно. Я же согласен перестать писать совсем – но только если у нас наступят абсолютная политическая и жизненная стабильность, процветание и счастье. И тогда шутить будут только как в старых анекдотах – про тещу. Тогда я с удовольствием перестану писать и опять займусь медициной. Но жить в эту пору прекрасную, боюсь, не получится.– Становилось ли вам когда-нибудь страшно за какую-то строчку, была ли самоцензура?– Нет, что вы! Ну кто я такой? Что я, настолько страшен кому-то? Власти сейчас не боятся даже тех людей, которые во весь голос кричат и к которым прислушивается вся страна! А я-то, которого знает узкий круг интеллигенции…– Да ладно вам!– Ну, не знаю, может быть, и нет. Потому что меня вот позавчера остановил гаишник, прочитал фамилию и просто спросил: «Ну как творчество?» – и тут же отпустил. Причем среди гаишников это происходит не в первый раз. Прямо не знаю, неужели они меня слушают в таком количестве?– Вы много выступаете за границей. Это потому, что вы любите путешествовать, или потому, что у нас столько эмигрантов, которые вас приглашают?– Я еду туда, где меня слушают, – неважно, заграница это, или Пермь, или Красноярск, или Урюпинск… Я собираю замечательные залы в Израиле, в Штатах, в Германии… Но не худшего качества залы собираю и в России. А если говорить о том, люблю ли я путешествовать или нет, – я действительно люблю. Когда долго нет гастролей и я не еду никуда в отпуск, уже словно что-то свербит: хочется собрать чемоданы и куда-нибудь поехать. Причем я не меньше люблю ездить в российскую глубинку, в новые для себя города, чем куда-нибудь в Америку, которую я уже всю изъездил. Я бы сейчас в Мурманск поехал с не меньшим удовольствием, чем в Бостон.– Кстати, наша газета в Мурманске выходит – я думаю, жителям этого города будет приятно такое прочесть.– Вот! Правда! У нас не было ни одного концерта в Мурманске, а я просто мечтаю поехать на север! Мы были в Архангельске несколько лет назад, мне очень понравилось.– На Архангельск тоже выходим. Так что и им привет. Кстати, вы сейчас чемоданы упомянули, а была ли какая-то реакция с американской стороны – может быть, от консульства – на песню про авиакомпанию «Дельта»?– Ну какое отношение американские власти имеют к частной авиакомпании «Дельта»! У меня было бы больше интереса, если бы из авиакомпании «Дельта» позвонили и сказали: «Ну, Тимур Султанович, мы виноваты жутко, ну потеряли вашу сумку, ну что делать, ну вот вам…» Да даже денег не надо! Хоть бы какая-то моральная компенсация.– Согласно песне, у вас с собой была сотня дисков, том Шекспира и штаны. А что вы берете на самом деле в заграничные гастроли?– Я очень правдивый человек. У меня в этой сумке действительно были диски, штаны и Шекспир. Другое дело, что это была не единственная сумка. В другой были личные вещи.– Их тоже потеряли?– Нет. Потеряли одну сумку. Я подозреваю, что она просто раскрылась, диски рассыпались, а в таких случаях ничего не собирают, все идет в отходы. У меня, кстати, в первом варианте был такой куплет про какого-то афроамериканского работника грузовой службы, который сейчас сидит и над вымыслом моим слезами обливается. Но вряд ли это возможно, потому что все мои песни – на русском. – Не берете с собой в долгие турне что-то в память о родине?– Я беру с собой электронную книжку, в которую у меня вбито все – от полного собрания сочинений Льва Толстого до публицистики. Беру с собой компьютер. Там же очень развит беспроводной интернет – обычно где-нибудь в кафе сижу и переписываюсь, смотрю новости. Для меня, когда я в отрыве от России, очень важны новости с родины. А так как по американскому телевидению о нашей родине вспоминают чрезвычайно редко, я при первой возможности лезу на новостные ленты. Это мы себе представляем, будто все американцы сидят и думают, как бы России напакостить. Дело обстоит хуже: они нас просто не замечают. Вот и все. Мы им вообще до лампочки. – Читала в одном из интервью ваши слова: «Феня в речи у меня с детства – повлияло дворовое воспитание». А вот про ваше детство-то нигде и ничего нет. Расскажете?– Что рассказать?– Как росли. В музыкальную школу, судя по всему, не ходили?– Нет, ходил чуть-чуть.– Откуда же тогда время на «дворовое воспитание»?– Для двора время обязательно оставалось, каждый день! Несмотря на то что я ходил сначала в музыкальный ансамбль при Дворце пионеров, а потом на баскетбол и на шахматную секцию, при всем этом мы часто гоняли мяч во дворах. И каждый вечер обязательно ходили в беседку с гитарами и сидели там часов до десяти-одиннадцати – сколько родители разрешали.– И тогда прозвучали ваши первые песни?– Нет, никаких первых песен! Мне же тогда было только 13–14 лет!– Ну, Моцарту было еще меньше.– Моцарт – это Моцарт. Вы, пожалуйста, не путайте. Моцарт – это гений. А у нас были какие-то одесские песни, блатные, был Макаревич. Нам и в голову не приходило что-то самим писать. Так ведь и о чем может написать 15-летний пацан?!– О любви!– Песни о любви мы презирали с детства, потому что это был удел советской эстрады. Вообще, настоящий мужик про любовь не пишет – надо писать, как Макаревич в его ранние годы. Это были хорошие мужские песни с философским подтекстом о нашей жизни. Нет, в принципе, про любовь мы пели: «Вот ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил» – про колокола. Так что про любовь песни были. Но чтобы их самому писать – ну уж нет!– Ну и напоследок позвольте вам зачесть фрагмент сообщения вашей поклонницы о том, как она ходила за билетами на ваш московский концерт: «Касса, как оказалось, в субботу не работает, хотя на сайте этой информации не было. Но, узнав, что я на Шаова, кассир (или это была сама администраторша?) не только продала мне билеты, но и долго и терпеливо ждала, пока я созванивалась со всеми, выясняя, кому какие места и за какие деньги. А потом выяснилось, что она сама – любительница бардов с юности, а о Шаове узнала недавно и теперь слушает только его и всех родных «подсадила». И еще добавила, что «такая интеллигентная публика на него идет, даже покруче, чем на Губермана».– Ну, прям уж «покруче»! Это уже похвала. Я не думаю, что это так, у нас с Игорем Мироновичем публика очень сильно пересекается. И я считаю это для себя большим комплиментом.