Марк Розовский: «Новые законы – антитеатральны!»

Выдающийся режиссер не только знает, как выживать театрам в условиях кризиса, но и имеет рецепт победы над коррупцией в масштабах всей России

Марк Розовский – единственный российский драматург (и композитор!), чей мюзикл «История лошади» исполнялся на Бродвее. Эта же пьеса была с успехом поставлена во многих других крупнейших театрах мира... С 1958 года он – художественный руководитель популярнейшего студенческого театра Московского университета «Наш дом», который спустя десятилетие был закрыт по цензурным соображениям. Он ставил спектакли во МХАТе, в БДТ, в Театре оперы и балета имени С.М. Кирова. В 1975 году поставил первую в СССР рок­оперу «Орфей и Эвридика». В 1983м организовал театр «У Никитских ворот», который четыре года пребывал на положении любительского, а еще через четыре года получил статус государственного. К тому времени и театр, и его художественный руководитель были известны всей театральной России…

– Марк Григорьевич, наверное, не только в Питере с культурой в последние годы далеко не все ладно. Оправдание простое: кризис! На кризис, как на войну, оказывается, можно все что угодно списать. А у вас в репертуаре – пять премьер! Чем такое можно объяснить?

– Вероятно, разгадка в том, что мы очень много работаем. Работаем без выходных. И имеем очень разнообразный репертуар, в котором нет проходных спектаклей. И нет спектакля, которому мы бы сами отдали абсолютное предпочтение перед другим. Пусть это делает зритель. Хотя сегодня мы, как и все театры, испытываем огромную угрозу для своего существования. Угроза касается самой системы государственных театров в нашей стране. Те зарплаты, которые получают актеры государственных театров, мизерны. Дотации, которые мы получаем от государства на постановку новых спектаклей, мизерны. Те новые законоположения, которые регламентируют нам ведение театрального дела в новейших условиях, вообще антитеатральны. Мы обязаны быть, с одной стороны, законопослушными, а с другой, если мы не научимся в новых условиях как­то находить совершенно новые, так сказать, формы нашего существования, действительно не выживем. Вот мы и ищем и находим эти формы.

– Ваш основной антикризисный аргумент – «мы много работаем и работаем без выходных». Можно подумать, в других театрах работают меньше или работают с обязательными двумя выходными днями.

– Не забывайте, у нас, как правило, за редчайшим исключением, аншлаги. У нас даже во время путча был полный зал. Сейчас эти редчайшие исключения все же появились. Иногда даже от погоды зависит, придет зритель или нет. Чего раньше, кстати, никогда не было.

– Раньше – это до кризиса?

– Мировой экономический кризис – он ведь не у нас, он у олигархов. Нам объявили о кризисе, а вся система государственных театров в кризисе изначально. С каждым годом становится все хуже и хуже. Никакого просвета в конце тоннеля лично я не вижу. Ни одна из спасительных для искусства, для культуры идей нашими чиновниками даже не рассматривается. Как не было в нашей стране закона о театре, так его и нет. Как не было закона о меценатстве, так и нет. Есть только ухудшение обстановки. Я это предрекал, я неоднократно говорил еще много лет назад, что наступит такое время. Говорил, когда еще слова «кризис» не было и в помине. Потому что уже тогда велась политика уничтожения государственных театров. Не прислушались! Сейчас вот все задаются вопросом: как бороться с коррупцией? А я знаю совершенно точно, как победить коррупцию в нашей стране.

– Поделитесь секретом?

– Готов поделиться – и с вами, и с президентом. Впрочем, тут секрета большого нет. Надо отменить 90 процентов запретительных законов. И никакой коррупции не будет, а будет та самая свободная экономика, в которой смогут участвовать свободные люди. Чиновник придумывает запретительный закон, который не дает мне, творцу, делать дело, и вынуждает меня искать обходные пути. Коррупционер прекрасно понимает, что, если он еще какой­нибудь запрет выдвинет перед обществом, он с этого будет иметь личный дивиденд. Нет запретительного закона – нет коррупции.

Существующая система координат выросла из старой советской, так называемой распределительной системы. И она остается, та самая распределительная система, которая оперирует денежными потоками, дает на культуру средства из бюджета по остаточному принципу. Что изменилось по сравнению с советской властью? Ровным счетом ничего.

– Марк Григорьевич, как можно жить и успешно работать, не видя не то что света – просвета в конце тоннеля?!

– Можно. Только благодаря зрителю. Низкий поклон людям, которые еще ходят в театр. В России они не перевелись, слава Богу. Они чувствуют, они могут отличить, где искусство, а где подделка. Где настоящее, где – вранье. Где высокое, где – низкое. Притом что их с утра до ночи по телевизору пичкают дерьмом. У нас по телевизору – «Ледниковый период». И вне телевизора тоже. И вот, извините, нажравшись этой псевдокультуры, люди вдруг оказываются в театре. И два­три часа чувствуют себя людьми. И за это они благодарны нам, а мы им благодарны – бесконечно.

И потом, что значит кризис для художника? Понимаете, для творца – и в этом есть высшее достоинство творческой профессии – кризис как слону дробина. Во время кризиса художник еще более обостренно чувствует свое собственное «я». Он более способен к творчеству.

– Ну да: художник должен быть голодным!

– Речь идет не о сытости и голоде. Художник может быть и сытым, я не к этому говорю, и оставаться художником. Ничего дурного в сытости нет. Наоборот, если человек голоден, то это плохо. Я сейчас говорю о внутреннем состоянии души. И мне тут вспоминается одна история советского времени. На последней странице газеты «Советская культура» было опубликовано два интервью. Первое – с очень известным нашим кинорежиссером. Корреспондент спрашивает: какие ваши творческие планы? «Я только что закончил фильм о рабочем классе и хочу сделать фильм о советской интеллигенции, – говорит режиссер. – Затем, вы знаете, меня очень интересует проблема экологии, сейчас я пишу сценарий о загрязнении озера Байкал, о реках Сибири и о людях, которые встали на их защиту. Еще у меня есть предложение от телевидения – снять картину о разведчиках во время Великой Оте

чественной войны. Научные работники тоже меня очень интересуют. Ну и, конечно же, нам нужны фильмы о молодежи. Я вот прочитал несколько повестей, сейчас решаю, на какой остановить свой выбор…» В общем, режиссер перечислил восемнадцать проектов!

– Все социально значимые.

– Да! Все потрясающе актуальные. И чуть ниже – другое интервью, итальянского режиссера, который говорит: «Я в кризисе. И этот кризис уже затянулся, уже три месяца я не нахожу себе места. Вы знаете, я опустошен, мне нечего сказать миру. Я мучаюсь каждый день, оттого что то ли моя жизнь кончилась, то ли… Я в таком раздрызге нахожусь. Я не сплю ночами! И вот именно об этом я решил сделать свою новую картину». На этом интервью заканчивается. Я не буду называть фамилию нашего, советского режиссера, светлая ему память, его уже нет в живых, но фамилия второго режиссера – Феллини. А?!

– Марк Григорьевич, кто ваш зритель, о котором вы так подоброму и много говорите? Я теряюсь в догадках. Потому что, с одной стороны, у вас в репертуаре драматургическая классика, которая, в принципе, есть практически во всех театрах, а с другой стороны – спектакль по Иосифу Бродскому, а еще – «Песни нашей коммуналки» и «Песни нашего двора».

– А это очень серьезные спектакли – «Песни двора» и «Песни коммуналки». Это очень серьезные спектакли. Это эпос народной жизни, то, чем и должно заниматься искусство. И не случаен успех этих спектаклей. Хотя они эстрадны по форме.

– Я, между прочим, не давал оценки – я попытался показать диапазон.

– А я тоже просто говорю, что тут нет «выше – ниже». Мы с невероятным увлечением работали над «Песнями...». А Бродский – это некий опыт поэтического театра. В основе пьеса «Мрамор», которую я – скажу честно – подрезал, подсократил и ввел в спектакль множество стихов Бродского на ту тему свободы и несвободы человеческой, которая есть в «Мраморе».