«Лев Толстой жил «под колпаком»

К 100-летию со дня смерти великого писателя вышла книга «Лев Толстой: бегство из рая» (издательство «АСТ»). Ее автор, известный литературовед, писатель и журналист Павел Басинский на основе строго документальных материалов реконструирует последние дни жизни Льва Николаевича, пытается разобраться в причинах его семейной драмы, тайнах подписания духовного завещания. О своей работе он рассказал «НВ».

– Павел, вам, наверное, тоже не раз приходилось слышать, что жизнь писателя читателям неинтересна, дескать, есть его произведения. К тому же считается дурным тоном читать чужие письма. Вам же, чтобы написать книгу, пришлось не только влезать в чужую жизнь, но читать и дневники, и переписку…

– Если ты хочешь, чтобы не обсуждали твою личную жизнь, не становись известным человеком. Работай слесарем, никто к тебе приставать не будет. Другое дело, что Лев Николаевич Толстой был первым из писателей, который столкнулся с чудовищным прессингом – его личной жизнью еще при жизни интересовалось огромное количество людей. Уже был расцвет фотографии, появилось кино. Существует кинохроника. Первые кадры: Толстой куда-то идет – идет на камеру, протягивает вперед руку, дергает, разворачивается и с недовольным лицом уходит. Писатель шел в сортир, в котором прятался оператор. Конечно, жизнь Льва Толстого в этом смысле была кошмаром.

Что же касается чтения чужих писем… Человек волен либо сам письма уничтожить, либо попросить, чтобы их уничтожили другие. Все, что не уничтожено, рано или поздно будет обнародовано. За Толстого в данном случае беспокоиться не надо, потому что в его жизни ничего грязного не было. С Софьей Андреевной сложнее… Ее воспоминания до сих пор не опубликованы, вроде бы должны были выйти в этом году, но не вышли… И примерно на 40 процентов не опубликованы ее дневники. Они все равно когда-нибудь увидят свет, но чем позже, тем лучше.

– В дневнике человек может нивелировать свои поступки. Насколько объективны дневники Льва Николаевича и Софьи Андреевны?

– Они очень разные, эти дневники. Толстой дневником контролировал свою жизнь. Для Льва Николаевича с определенного момента самое главное в жизни было даже не творчество, а некое строительство себя, подготовка к встрече с Богом. Это, конечно, эгоизм. Но это особого рода эгоизм, эгоизм с большой буквы. Даже старший брат Толстого, Сергей Николаевич, прямо говорил: «Левушка эгоист страшный». И поэтому весь его дневник – постоянный самоконтроль. Толстой был предельно искренним человеком. Если этого не понимать – ничего не поймешь в Толстом. Отсюда и его расхождения с Церковью. Он искренне не понимал, что такое Троица, а врать не мог. Себе врать в первую очередь не мог. Он не понимал, как может произойти непорочное зачатие. Толстой очень хотел стать церковным человеком, но не мог.

Софья Андреевна писала с целью, которую в дневнике же и заявляет: доказать, что она была жертвой при муже, что она – мученица. Она пишет: все думают, что мученик был Лев Николаевич, а на самом деле мучилась она при нем, потому что 13 детей родила, дом держала, да еще переписывала его произведения, а в результате никем оказалась. Дневники Софьи Андреевны написаны талантливо, она была зоркой, цену людям знала, а мужа своего знала лучше всех. Но ее дневникам нельзя полностью доверять. Есть воспоминания детей, замечательный дневник зятя Толстого Михаила Сухотина, мужа его старшей дочери Татьяны. Дневник Михаила Сергеевича для меня был очень важен. Сухотин был умным, лояльным и абсолютно объективным человеком. И ни в чем не был заинтересован.

– С чего началась работа над книгой? Что послужило толчком?

– Я всю жизнь интересуюсь Толстым. В какой-то момент я подумал: приближается столетие, за сто лет написана одна-единственная книга на русском языке. Если не считать «Уход Толстого» Владимира Черткова. Она, конечно, по-своему интересна, там какие-то документы появились впервые. Но книга Черткова неправдива! Написана она с целью доказать, что он, Чертков, никакого отношения к завещанию Толстого не имел, хотя было ровно наоборот – он вынудил Толстого сделать это завещание. И еще в 1960 году появилась книга Бориса Мейлаха «Уход и смерть Толстого». Все. Да, об уходе Толстого много литературы. Но это источники. Или исследования по каким-то частным проблемам. А монография только одна. В России, вернее, в Советском Союзе. На Западе намного больше. У нас больше занимались Достоевским.

– Чем это можно объяснить?

– А тем, что двадцатый век был веком Достоевского. Потому что Федор Михайлович с его внутренними катаклизмами, с его вопросами: «Тварь ли я дрожащая или право имею?», «Слезинка ребенка или светлое будущее?» – соответствовал этому веку. А Толстой приходился не ко двору. Потому что Владимир Ильич Ленин написал статью «Лев Толстой как зеркало русской революции» – с одной стороны, с другой стороны, в силу, скажем так, реалистических вкусов Сталина, Толстой пропагандировался как писатель, но его нравственное учение, религиозная философия отметались напрочь – как какая-то чушь. Да, мол, великий художник, но куда-то его не туда заносило. Благодаря загадочным связям Черткова с большевиками был издан совершенно потрясающий 90-томник Толстого. Там слово «Бог» – с большой буквы. За это расстреливали тогда…

Сейчас и в Европе, и в Америке происходит невероятный взрыв интереса к Толстому. В том числе и к его философии. Почему? Потому что философия Толстого в отличие от философии Достоевского достаточно практична. Она о том, как строить цивилизацию. Можно ли убивать животных, можно ли казнить людей, как строить семейные отношения, как должен строиться суд, каковы должны быть отношения с Богом и Церковью. И вот эти вопросы развитую цивилизацию европейского и американского типа начинают волновать куда больше, чем «последние» вопросы Достоевского.

– Все ли источники известны или могут рано или поздно обнаружиться новые, позволяющие поставить точку в этой трагической истории?

–  Дело в том, что жизнь позднего Толстого была под колпаком. Это была жизнь за стеклом. Я не пишу об этом в книге, но одной из причин ухода было то, что сняли занавески с его окон. В буквальном смысле. Чтобы с террасы можно было видеть, что он делает. Я на 99 процентов уверен, что ничего сенсационно нового не обнаружится. Тем не менее исследователям есть чем заниматься. Не разобраны по-настоящему письма Черткова. Не прочитаны даже специалистами. Чертков – самая большая загадка в жизни Толстого.

– В самом ли деле Толстой бежал из рая? Цитирую Василия Розанова по вашей же книге: «Узник ушел из деликатной темницы».

– Да, да, в тот момент, когда Толстой бежал, там сложились адские условия. Он в Ясной Поляне создавал рай – такой семейный рай. Насадил сады, занимался воспитанием детей, и не только своих, но и яснополянских – выстраивалась очень интересная система педагогики. В Японии уже сто лет работают по этой системе педагогики, там есть «толстовские» школы. Лев Николаевич создавал рай и из него же бежал, потому что он стал для него адом. Что-то неправильное было во всем этом. Но для своих детей рай Толстой создал. Все дети в своих воспоминаниях описывают свое детство как рай.

– Чем можно объяснить такой парадокс?

– Ну, во-первых, нельзя создать рай на земле, тем более в отдельно взятом имении. Во-вторых, Толстой раньше чем к концу жизни понял, что нельзя жить в раю, когда люди бедствуют, работают изо всех сил, а детей не могут накормить. Он не мог жить счастливо, если рядом страдают люди.

– После вашей книги об уходе Толстого писать бессмысленно?

– Ну что вы! Этим будут заниматься бесконечно. Потому что – это Толстой. А его уход – это такая же загадка, как авторство пьес Шекспира. Или «Тихого Дона».