«Мне так хотелось быть... как все»

Мне довелось встретиться с Беллой Ахатовной на юбилее писателя Андрея Битова. С собой была ее недавно вышедшая книжка «Шарманки детская душа». Я увидела Беллу Ахатовну яркой, роскошной и… страдающей. Она плохо себя чувствовала. Борис Мессерер поддерживал ее под локоть. Я сомневалась, стоит ли подходить. Но все же решилась. Она взяла книгу и стала подписывать, руки ее дрожали, и роспись получалась неровная. Авторучка несколько раз выскальзывала из пальцев.

В какой-то момент мне показалось, что она и сама сейчас упадет. Я пожалела, что подошла, и, конечно, не стала даже заикаться об интервью. Борис Мессерер подавал ей то и дело падавшую ручку, и она продолжала подписывать книгу. А ведь могла отказаться, могла написать что-то короткое: «на память» или просто поставить роспись, как это сделала Петрушевская. Ведь каждая буква давалась ей с трудом. Но она, щедрая душа, оставила семь драгоценных слов: «Лидии на память о торжестве Андрея Битова. Белла Ахмадулина».

Свою фамилию она уже не смогла написать разборчиво. Белла Ахатовна едва держалась на ногах. И так хотелось подставить ей плечо. Хорошо, что рядом был Борис Мессерер. А она даже нашла в себе силы улыбнуться. Помню, Белла Ахатовна очень переживала, что Битов как-то неласково ее встретил, едва поздоровался, а она-то летела издалека (даже не из Москвы). И тогда мне вспомнились ее слова: «Никогда не преувеличивала своих способностей. Всегда в них сомневалась. Всегда. Всегда. Всегда. У меня есть в стихотворении: «Мне так хотелось быть… как все». Совершенно на всех похожей. Одинаковой с другими. Это абсолютнейшая правда, что я себя ниже других ценю».

Поэтому ей, вечно сомневающейся, так важна была теплая встреча. Она очень неуверенно вышла на сцену для поздравлений юбиляра. Помню, я сжалась от ужаса: в таком состоянии она не сможет читать стихи! Но она смогла, еще как смогла! Ее гипнотический голос подчинил себе зал. Взрыв аплодисментов. Раскинув руки, к ней на сцену вышел счастливый Битов, радостно сгреб ее в охапку. От ее обиды не осталось и следа. И это было счастье, единение. И все это сотворила ее поэзия.

Лидия Березнякова

Она приезжала в Петербург в апреле этого года вместе с мужем – художником Борисом Мессерером. В Музее Владимира Набокова открывалась выставка акварелей Мессерера – пейзажи, портреты, натюрморты. Я поймала ту самую первую минуту, когда Белла Ахатовна отворила дверь набоковского дома и вошла – стеснительно, неуверенно. Видно было, как тщательно готовилась она к вернисажу – изысканный макияж, прическа, черная элегантная одежда. А лицо напряженное, сосредоточенное… И вдруг глаза засияли – она заметила теплые взгляды людей, устремленные на нее. Беллу встречает цветами директор Музея Набокова Татьяна Пономарева, берет под руку, ведет к картинам мужа. На них цветы и женщины, и больше всего – портретов самой Беллы.

Белла Ахатовна трепетно рассматривала библиотеку, вещи Набокова – вышло так, что здесь оказалась впервые. Но зато Ахмадулина была редким человеком из России, кто лично общался с самим Владимиром Набоковым – они с Борисом Мессерером приезжали к нему в Монтре.

Белла Ахатовна характерным тихим, чуть срывающимся, будто у нее перехватывало дыхание, голосом рассказала журналистам, как она в Париже, в середине 70-х, всю ночь писала письмо Набокову, волновалась, словно девчонка, боялась, что Набоков не захочет встретиться с людьми из Советского Союза – страны, которая лишила писателя дома, вынудила к эмиграции. Но Набоков пригласил Ахмадулину и Мессерера в гости – и они провели в номере отеля, в котором жил Владимир Владимирович, несколько интереснейших часов, беседуя о литературе, о том, как живут советские писатели и поэты, как приходится бороться за свободу творчества.

Лицо Беллы в те минуты, когда она рассказывала об этой встрече, было одухотворенным, сияющим. А в какой-то момент, устав от присутствия людей, она будто ушла в какой-то свой мир, сидела безучастная к речам – за большим письменным столом, на который была водружена старомодная пишущая машинка.

Елена Добрякова