Николай Цискаридзе: «Я в театре не прохожий»

Специалисты говорят: раскрутить артиста балета нельзя. Какие PR-кампании ни проводи, все равно добьешься лишь незначительного увеличения числа поклонников. На ТВ же, которое, собственно, и производит звезд, мужчины-танцовщики, даже самые одаренные, остаются невостребованными. Из этого правила есть исключение. Правда, объяснить, почему Николай Цискаридзе, который на телевидение не слишком-то и стремился, однажды попав на него, задержался там и закрепился, – невозможно. Может быть, лицо у него какое-то ни на кого не похожее, или манера говорить особенная, или харизма необыкновенная, а возможно, все – одновременно. Но представить эфир без его участия в разных проектах, интервью и съемках программ о культуре сегодня достаточно трудно. Хорошо это или плохо? Одни ругают Цискаридзе, заявляя, что этим он добивается дешевой популярности. Другие с удовольствием слушают его неординарные высказывания. Третьи просто пожимают плечами, мол, медийное пространство, куда от него денешься… Сам же артист журналистских вопросов о телепопулярности откровенно не любит и отвечает всегда одно и то же: «Я не собираюсь ни перед кем оправдываться и не буду никому ничего доказывать. Мне не хочется тратить на это время. Телевидение – моя вторая профессия. Я с удовольствием там работаю. И благодаря этому с особенной радостью и желанием возвращаюсь оттуда в балет».

– Николай, может быть, вам мой вопрос покажется наивным, но он меня давно интересует. Скажите, что позволяет танцовщику не оставаться до пенсии в кордебалете, а стать солистом, а затем и премьером? Высота прыжка? Ширина шага? Способность по-особенному крутить фуэте?

– Ни в коем случае! Знаете, я вам такую вещь скажу: единственное, что в данном случае имеет значение, – масштаб личности. Не должна каждая способная девочка танцевать главную партию в «Жизели»! Их может быть две, максимум – три. Все! Не больше! Иначе случается самое страшное – падает качество. Вот вам пример. Екатерина Сергеевна Максимова вне сцены была просто крошкой. Маленькая, изящная, хрупкая женщина. А на сцене она выглядела очень большой. И я могу назвать вам миллион балерин ростом гораздо выше Екатерины Сергеевны, но все они на сцене кажутся просто пигмеями.

– Максимова и Васильев – это классика, превзойти которую вряд ли кому-то удастся… Или, может быть, уже есть претенденты?

– К сожалению, я сегодня смотрю на большинство молодых танцоров с сочувствием. И знаете почему? Они другие. То есть молодые дарования нет-нет да и появляются. Приходят хорошие, способные, талантливые ребята. Но – даю голову на отсечение – они, если их спросить, даже не смогут назвать три балета Чайковского! Я от такого просто начинаю кипеть! Никто из тех, кому посчастливилось танцевать Спартака, не читал Джованьоли! Готовя партию, эти ребята в лучшем случае смотрят фильм «Гладиатор». Понимаете? Они вообще ничего не читают и мало чем интересуются! И в результате не способны наполнить энергией пространство сцены.

– Представляю, насколько вам это должно быть обидно…

– А как же! Я ведь в театре не прохожий! Сцена для меня – святое место, и я очень хорошо понимаю, как много зависит от отношения к нашей профессии. Надо уметь удерживать зал в течение 2,5–3 часов, и это при том, что сказки, которые мы показываем людям, в основном глупые, в них мало философии, психологии. Поэтому артист, выходя в любой роли, обязан показывать залу определенный уровень. У нас же в последнее время отношение к балету очень изменилось. Нередки случаи, когда зрители встают и уходят посреди спектакля.

– Но, может быть, все зависит не столько от исполнения, сколько от того, что наша публика не подготовлена? Боюсь, если начать спрашивать прохожих на улице, человек шесть из десяти вряд ли смогут назвать что-то, кроме «Лебединого озера».

– Оставьте! У нас далеко не все ограничиваются в жизни блокбастерами, попкорном и кока-колой! А что касается публики – «Лебединое…», конечно, чаще всего идет на ура. Но чтобы это случилось, мы должны показывать людям не просто хороший, а действительно первоклассный спектакль. Каждый профессионал знает, что нюансы, которые он привнес, поймут лишь несколько человек в зале. Но настоящее искусство подсознательно чувствуют все без исключения.

– Согласен. Но у меня есть еще один вопрос журналиста, абсолютно далекого от закулисья. Вот вы сказали, что балетные сказки не отличаются особой психологической глубиной. И это верно, хореография – искусство внешнее, в большой степени условное. Но в таком случае артисту должно быть просто скучно изо дня в день выходить и, извините, делать перед залом одни и те же движения руками и ногами…

– Что вы?! Все наоборот! Как можно не понять, что я не просто бегаю по сцене – я играю роль! И я люблю все свои роли! В каждой из них маленькая доля моей души, они – частички меня самого!

– В каждой? Но вы же станцевали практически весь мировой репертуар!

– Ну, не весь... Я еще очень много чего хочу сделать, и, может, это и прозвучит как-то нахально, но жду от своих проектов настоящего успеха.

– Поделитесь планами?

– Ни за что! Иначе не сбудутся.

– Вы суеверны?

– Нет. Скорее это просто житейская мудрость. Мне жизнь показала, что загадывать ничего нельзя. Все равно свершается именно то, что человеку суждено.

– Значит, вам на роду было написано стать звездой?

– Звездой?.. Но ведь моя карьера блестящая только снаружи. Вы даже не представляете, какими усилиями даются успехи на сцене и сколько препятствий приходится преодолевать каждому, кто их добился.

– Вы о том, что танец – каторжный труд?

– Это на самом деле очень тяжело – и морально, и физически, а я к тому же еще и очень ленивый человек, никогда не хочу работать. Для меня страшна рутина: утром встал, почистил зубы, застелил кровать и идешь на урок классики. И так изо дня в день. Но я понимаю, что, если скажу себе: «Стоп, не хочу больше!» – и чего-то недоделаю, мне потом будет очень стыдно перед зрителями. Я постоянно ощущаю свою ответственность, понимаю, что нужно постоянно быть в форме, следить за собой. Я сегодня не могу позволить себе танцевать хуже, чем это делал Николай Цискаридзе десять лет назад! И тут надо еще учесть, что у нас профессия сложнее, чем у балерин, – организм у мужчин изнашивается в четыре раза быстрее.

– И что потом?

– Как что? Пенсия.

– Да, но вы же, если не ошибаюсь, пенсионером стали уже несколько лет назад?

– Я не стал пенсионером. Я просто оформил бумаги, как делают все артисты. И теперь, будучи в моем поколении самым титулованным артистом в балете, получаю с учетом всех моих званий, наград и заслуг около 10 тысяч рублей…

– Существовать на такие деньги, конечно, можно, но…

– Вот именно! Поверьте, я живу в очень реальном мире и все это знаю! Но я всю жизнь надрывался и представлял нашу страну на лучших площадках мира, танцевал перед президентами и королевами! Мое имя прочно вошло в историю балета! И не надо мне говорить о скромности! Скромность украшает только того, у кого нет никаких других украшений!

– Вы так болезненно воспринимаете этот вопрос…

– Как и все люди. Вообще-то я раньше искренне считал себя «стальной кнопкой», гордился, что умею держать эмоции в себе. Но с некоторых пор начал откровенно высказывать свое мнение. Наверное, именно за это многие меня очень не любят. Ну а если вернуться к вашему вопросу, то я и оформил-то пенсию только потому, что она мне дает льготу на проезд в транспорте.

– Не понял… Вы что, серьезно ездите на метро?!

– Не каждый день, конечно, но, например, когда в Москве в праздники перекрывается весь центр города – езжу. И меня это нисколько не напрягает. Наоборот, даже классно…

– Ничего себе! И как, простите, после давки в метро вам удается перевоплотиться в принца?

– Русский артист очень вынослив, и ему кажется, что работать в критических условиях – это нормально. В общем, бремя у нас несладкое. Поэтому хочется его сбросить и оказаться в тепличной обстановке, где все аккуратно и красиво. Купить маленький домик на Лазурном Берегу, поселиться в нем и – никаких проблем, никаких дрязг, а вокруг – только те люди, кого по-настоящему хочется видеть…

– Ой, Николай, заскучаете…

– Так ведь это всего лишь идеальная мечта, и относится она к тем временам, когда мне будет лет семьдесят. А пока меня может мгновенно зажечь музыка или интересная идея. Поэтому я так часто повторяю: «Люди! Я хочу творчества». Я живу танцем, вот и все…