Ужель та самая Татьяна?!

Сегодня, в Татьянин день, преподаватели петербургских вузов размышляют над тем, чем российский студент отличается от советского

Дмитрий Гавра, заведующий кафедрой теории коммуникации факультета журналистики СПбГУ

Для советских студентов получение высшего образования было своеобразным «входом в социальный лифт». В 1960-е, 1970-е и даже в 1980-е годы, когда удельный вес рабочих и крестьян в обществе был достаточно высок, наличие вузовского диплома было пропуском в мир интеллектуального, а не ручного труда. При этом советское высшее образование было еще и признаком вхождения в более высокий социальный слой. А для сегодняшних российских студентов получение высшего образования, по сути, норма, оно воспринимается многими как «12-й класс» общеобразовательной школы.

Кроме того, в советское время все, кто мог и хотел выделиться, могли успешно работать в системе профсоюзов или стройотрядах и тем самым сделать первый шаг в управленческую элиту. В 1960-е девушка, приехавшая в Ленинград из небольшого украинского городка, могла всего за пять лет к моменту окончания вуза благодаря своей активности стать лидером комсомольского движения. То есть советские вузы имели вполне определенную функцию – они занимались отбором будущей управленческой элиты страны.

Важнейшим отличием советской модели обучения от нынешней является и то, что, поступив в ленинградский или московский вуз, студент на пять лет оказывался в «мини-СССР». На одном курсе с русскими учились армяне, грузины, литовцы, эстонцы, украинцы, татары… И это во многом цементировало СССР – студенты, учившиеся на многонациональном курсе, быстро понимали, что лучше тот, кто лучше учится, вне зависимости от национальности. Сейчас этого нет – и отсюда у многих студентов проблемы с толерантностью.

Еще одно важное отличие – советские студенты были вынуждены читать книги, вследствие чего у них вырабатывалась способность к осмыслению длинных и сложных текстов. Время изменилось – сейчас в моде «клиповое» построение реальности, такое же «клиповое» построение текстов, теперь это в основном посты и блоги. У студентов изменилось сознание, методы работы с информацией, им стало гораздо труднее воспитывать в себе аналитические способности и осмысливать сложно устроенные процессы. В интернете есть все (или почти все), и студентам сегодня гораздо труднее дорасти до нормального спеца, чем их советским предшественникам.

С другой стороны, раньше существенную часть учебы составляла идеологическая работа, и это автоматически прививало нам политический цинизм: никто из советских студентов не верил ни в коммунизм, ни в Брежнева, ни в Малую Землю, но все были вынуждены говорить «правильные» слова. Сейчас в этом плане все намного честнее. Публично врать больше необязательно, поэтому в нынешних студентах гораздо меньше лицемерия.

Сегодня многим кажется, что студенчество деградирует. Я с этим категорически не согласен. Если судить по моим студентам, с журналистикой сегодня все в порядке и завтра будет не хуже. Впрочем, деградации обучения на журфаке нет еще и потому, что, по большому счету, журналистике, как и актерскому мастерству, научить нельзя. Нельзя научить человека писать – мы можем лишь научить того, кто умеет писать, тому, как стать хорошим журналистом.

Владимир Сергеев (фамилия по просьбе автора изменена), преподаватель исторического факультета СПбГУ

Вставать в позу записного моралиста и, грустно вздыхая, твердить вслед за Цицероном: «О времена, о нравы!» проще простого. Каждому поколению кажется, что в его времена люди были чище и лучше, солнце светило ярче, а птицы пели громче и душевнее. Археологи в Египте находили древние пергаменты, авторы которых жаловались на падение морали и умственное оскудение подрастающего поколения. Так что разговоры о том, «какая ужасная у нас пошла молодежь», на самом деле стары как мир. И лично я очень хотел бы стоять в стороне от хора хулителей современного студенчества. Хочу, но не могу…

Я преподаю на истфаке уже более 30 лет и могу заявить под присягой: в течение всего этого времени я наблюдал неуклонную деградацию наших студентов. Конечно, во все времена каждый приходит к нам с различными целями – кто-то приходит грызть философский камень, кто-то мечтает сделать карьеру, кто-то стремится найти себе вторую половину, а кто-то просто пьет, гуляет и развлекается. И, наверное, для гармонии мироздания нужны разные характеры и типажи. Но все это не отменяет общей тенденции – с каждой пятилеткой студенты все меньше читают, меньше интересуются чем-то нематериальным, меньше стремятся к научному поиску и меньше подвержены творческому горению. По мере развития «рынка и капитализма» молодые люди становятся все более циничными, равнодушными, прагматичными и какими-то, прости Господи, «одноклеточными». И так думаю не только я, старик, но даже и начинающие преподаватели, которые на ученых советах порой говорят, как пенсионеры: «А вот в наше-то время…»

Может быть, я идеализирую «старорежимные» времена, но 20–30 лет назад люди приходили на истфак более подготовленными. Они прекрасно владели материалом и прямо-таки поражали нас своей эрудицией. Помню, как в 1970-е годы я прямо говорил своим студентам: «Можете не ходить на мои семинары – вы сами все знаете». «Мы хотели бы повторить, нам интересен ваш предмет», – говорили они в ответ. Сегодня же студенты порой не знают элементарных вещей, но в аудитории их палками не загонишь!

Дремучесть некоторых будущих историков порой просто зашкаливает. Помню, как в начале 2000-х одна девушка сдавала мне экзамен по греческой истории. Я никак не мог натянуть ей даже на «тройку». Я спрашиваю: «Между кем велись греко-персидские войны?» Она отвечает: «Не знаю». Тогда я раскрываю все карты: «Она была между грека… и перса…» – и ей остается лишь выдавить из себя два звука: «Ми-ми». Эта почти тургеневская история про «Ми-ми» на самом деле весьма показательна, если оценивать общий уровень наших абитуриентов и студентов.

И ладно еще ребята плохо знают мой предмет (античная история), но они «плавают» даже в истории собственной страны! Некоторые только у нас на факультете узнают, когда началась война с Наполеоном, кто отменил крепостное право и кто такой Александр Керенский. И такой «багаж знаний» к своим двадцати годам накапливают будущие историки – не химики, не физики и даже не экономисты!

Впрочем, незнание каких-то фактов еще может быть простительно. Куда страшнее нежелание знать. Я часто спрашиваю студентов, почему они вообще поступили в Университет? «Хочу устроиться на престижную работу», «Надо от армии откосить», «Мне родители велели» – вот ответы. И по пальцам можно пересчитать тех, чья цель – получить знания, а не престижный диплом, связи и полезные знакомства. Современные студенты гораздо более скучны, серы и практичны, им в массе своей чужды творческие порывы в отличие от их советских предшественников.

А какие на нашем факультете в 1970-е годы были концерты и капустники! Ребята пели под гитару песни собственного сочинения, читали стихи, ставили спектакли. А сейчас? Сплошной пошлый КВН, шуточки ниже пояса, кривляние под фонограмму и танец живота. Причем к участию в подобных мероприятиях современных студентов принуждают самые активные из них, в то время как советские истфаковцы выстраивались в очередь, лишь бы выступить на каком-нибудь факультетском празднике.

Я уже не говорю о том, что в нашем Университете учится множество случайных людей, которых за большие деньги и по блату пристроили богатые родители. Если пройти мимо наиболее престижных факультетов СПбГУ, то в глазах рябит от обилия дорогих иномарок, мехов, брендовой одежды и прочих атрибутов новорусского стиля. А ведь эти люди занимают места тех, кому Бог дал талант и кто искренне тянется к знаниям. В итоге в лучших вузах страны начинает действовать отрицательный набор, когда наверх пробиваются не самые умные и работящие, а самые наглые, циничные и беспринципные. И пока государство не изменит эту порочную систему, все разговоры о модернизации, нанотехнологиях и «Сколково» останутся лишь пропагандистской шумихой.

Но сами студенты не так уж и виноваты в этом падении уровня. Они такие же жертвы нашей эпохи, как пенсионеры, учителя, врачи, университетские преподаватели и ученые. Наивно ждать от них высоких устремлений и жажды познания, если изо всех щелей звучит пропаганда: «Бери от жизни все!», «Обогащайся!», «Делай карьеру!», «У кого нет миллиона, тот не человек!». Когда подобные установки вместо возвышенных гражданских идеалов завладели умами и сердцами римлян, Римская империя пала под натиском варваров.

Впрочем, в последнее время у меня появляются и поводы для оптимизма. К нам на факультет стали приходить ребята, которые пусть и не поражают нас вольтеровской эрудицией, но искренне хотят учиться, узнавать что-то новое и ставят духовное выше материального.

Владимир Желтов, редактор отдела культуры «НВ» (Ленинградский государственный университет, исторический факультет)

В перестроечные времена, когда «вдруг» выяснилось, что в истории Отечества (и не только!) все было совсем не так, как нам преподносили, что белое – это белое, а вот красное – это черное и так далее, у меня появилось желание сжечь диплом. Если и не на Дворцовой площади, то по крайней мере в стенах родного университета – к тому времени еще, кажется, имени А.А. Жданова. Поделился своими соображениями с женой:

– Публичности захотелось? А ты возьми и просто разорви его.

– Можно и разорвать, только это уже не будет акцией протеста.

Диплом я не сжег и не разорвал – в дальнейшем он мне не раз был полезен при трудоустройствах (там, где требовалось высшее образование), однако от исторической науки старался держаться подальше.

Впрочем, были педагоги, которых до гробовой доски буду поминать добрым словом. Владимир Петрович Яковлев, будущий вице-мэр по культуре, в свободное от лекций время (а то и вместо лекций) устраивал своим студентам прогулки по городу.

– А не прогуляться ли нам сегодня по Большой Морской? – предлагал Владимир Петрович. На Большой Морской у дома № 47 рассказывал о литераторе Владимире Набокове, о существовании которого мы даже не подозревали. Пройдет совсем немного времени, и в доме № 47 разместится музей великого писателя. Редакция газеты «Невское время» соседствовала с музеем почти двадцать лет. Четыре с половиной из них мое рабочее место находилось в рабочем кабинете Владимира Дмитриевича Набокова, отца Владимира Владимировича.

Учиться было крайне интересно. На лекцию профессора Скрынникова мы с сокурсником однажды отправились в Центральный лекторий, входной билет покупали с рук. Зал был набит битком. Уважаемый профессор, признав своих, уступил нам стул, и мы неожиданно оказались в привилегированном положении: слушали Руслана Григорьевича, сидя, пусть и вдвоем на одном стуле, но у самой сцены.

Женившись, на какие-то лекции по истории искусств я стал приходить с любимой женщиной (преподаватели посторонних прогоняли редко). Приезжал из Вологды армейский сослуживец – и он тоже шел со мной на занятия. Подслеповатый профессор однажды вынес ему предупреждение:

– А вы, молодой человек, с вашей посещаемостью и не надейтесь на зачет!

Андрей Петров, шеф-редактор «НВ» (Ленинградский государственный университет, факультет журналистики)

«Античная литература» – этот предмет в то время был любимым у всех первокурсников факультета журналистики Ленинградского университета. Потому что лекции по «античке» читала великолепная Гаяна Галустовна Анпеткова-Шарова. Эта почтенная леди рассказывала о богах как о живых людях, приводила на занятия свою собачку и курила «Беломор», стряхивая пепел в бумажную воронку.

Первый экзамен новобранцы факультета сдавали именно ей. Одному пареньку достался билет «Фаллические игры в Древней Греции». То ли он действительно не знал тему и значение слова, давшего название играм (были в то время еще целомудренные студенты), то ли стеснялся перед пожилой дамой, то ли просто бес попутал от волнения, но ответ начал так: «Древние греки выходили на эти праздники с веточками цветущего фаллоса». Гаяна Галустовна чуть не скатилась на пол от смеха. Но поставила пятерку.

Был также у нас предмет «История КПСС», тихо ненавидимый всеми. Лекции по нему читал преподаватель Амосов. Скука была страшная. И вот как-то раз мой одногруппник поднял руку, встал и сказал: «Товарищ Поносов, разрешите выйти, у меня амос». Еле-еле этот каламбурист остался на факультете.

И еще моя учеба в универе была отмечена чередой смертей генсеков. Сначала Брежнев, потом Андропов, потом Черненко. И как-то так получалось, что радио передавало траурные сообщения все три раза во время занятий по-английскому. Занятия прекращались, всех распускали по домам. Наверное, поэтому я плохо знаю английский язык.

Павел Виноградов, редактор отдела социальных проблем «НВ» (Красноярский государственный педагогический институт, исторический факультет)

После поступления едем в колхоз (обычная советская практика). Преподаватель средневековой истории говорит, хитро улыбаясь:

– Внимательно наблюдайте за всем, что там увидите. Это вам очень пригодится, когда мы будем изучать феодальные отношения.

В первый день в колхозе его директор толкает речь о трудовых подвигах и бережном отношении к социалистической собственности. Орденоносец, передовик (позже недолго будет краевым губернатором). Феодал не феодал, но близко.

Колхозные мужики на зернотоку целыми днями валяются на грудах золотого зерна, плюя в него и кидая окурки. Очень любят продать за бутылку мешок-другой какой-нибудь старухе на корм свиньям. Крепостные.

Колхозный агроном берет нас собирать картошку на своем участке, щедро закрывает за это два трудодня, поит самогоном с жареной барсучатиной. Вассал сеньора, верный, но себе на уме.

Водитель грузовика, черный, оттого что не спал трое суток, непрерывно возит с тока в хранилище зерно. Плата у него сдельная, уже заработал триста рублей, надеется за ближайшие сутки догнать до пятисот – роскошная сумма для среднего советского человека. Наемник.

Преподаватель оказался прав – пригодилось.

Михаил Тюркин, политический обозреватель «НВ» (Санкт-Петербургский государственный университет, исторический факультет)

Тот, кто ни разу не списывал на экзамене, не знает, что такое настоящая студенческая жизнь. У нас на истфаке на каждый «расстрельный» экзамен было принято приходить, вооружившись «бомбами» – свернутыми в гармошку шпаргалками. Поскольку запомнить имена всех царей, полководцев и премьер-министров стремились лишь завзятые ботаны, всем остальным, включая автора этих строк, приходилось оправдывать собственную нерадивость университетской мудростью: «Ученье – свет, а неяученье – приятный полумрак».

Помню, моя одногруппница Ира, томная голубоглазая брюнетка, секс-символ курса, на каждый экзамен надевала кокетливые ажурные чулочки и юбку, почти не оставляющую простора для фантазии. К чулкам она прикрепляла шпоры и во время списывания то приподнимала, то слегка опускала юбку. И вот Ира выходит к преподавателю. Пытаясь разобрать собственные каракули, она ведет себя как настоящая Клеопатра при встрече с Юлием Цезарем – то правую ногу повернет, то левую, то одним боком повернется, то другим, то гордо поднимет свои карие глаза, то скромно опустит. Преподаватель, тонкий знаток любовных похождений великих греков и римлян, с интересом наблюдает за ее телодвижениями, берет зачетку и что-то в ней записывает. Выйдя из аудитории, девушка дрожащими от волнения руками раскрывает зачетку и в графе «оценка» видит слово: «Хороша».

Но списывали не только на экзаменах – некоторые скатывали целые курсовые работы, благо интернет-технологии уже стали банальностью. «А зачем париться, когда, кроме введения, заключения и библиографии, работу никто не читает?» – рассуждали однокурсники. Поговаривают, что студент с кафедры истории Средних веков именно так и написал свой курсовик. Но на беду он оформил все ссылки и библиографию настолько идеально, что его работу поставили на кафедре на самое видное место в назидание потомкам.

И вот однажды на факультет нагрянула какая-то комиссия, которой вдруг захотелось ознакомиться с изысканиями гениального студента. Читают введение – все хорошо, читают первую главу – просто идеально, открывают третью, а она начинается с фразы: «И на х… я парюсь, пишу эту муть? Все равно никто не прочтет…» И далее вплоть до заключения, выполненного с блеском, работа состояла из кулинарных рецептов для домохозяек.