Владимир Шемшученко: «Люди спасаются поэзией»

Он сумел «шагнуть» от ученика слесаря до директора завода и признанного поэта

«Я перед Богом называю Владимира Шемшученко своим братом в поэзии», – сказал о нем Глеб Горбовский. Не менее лестно отзывался Александр Кушнер. Написать первое стихотворение в 30 и стать известным поэтом непросто. Но он смог. Судьба вообще преподносила ему сюрпризы. Многое в его жизни казалось невероятным. Но он принимал вызовы судьбы и выходил победителем.

 – Владимир, вы начали писать довольно поздно для поэта, и, учитывая вашу амбициозность, любительство вас не устраивало. Не боялись показаться смешным?

 – Да я как-то об этом не думал и не собирался всходить на поэтический олимп. Первое стихотворение родилось после встречи с будущей женой, а потом пошло-поехало. О литературном труде и не помышлял. Я – рабочий человек. Начинал учеником слесаря на заводе. Работал в горячих металлургических цехах в Киеве, в Норильске, в Караганде. В то время, когда появились первые стихи, я уже дослужился до замдиректора, а потом и до руководителя предприятия.

 – Где?

 – В Караганде. И это не шутка. Я там родился. Мой отец был родом из города Глухова Черниговской области. Но его, как бывшего военнопленного, освобожденного из фашистских концлагерей американцами, загнали в Караганду. Дед тоже был в Карлаге, где и сложил голову. Отцу повезло: он дожил до послаблений и даже окончил Казахский государственный университет в Алма-Ате.

 – Редкое везение для бывшего зэка …

 – Ему помогли. Отец стал учителем истории. Еще в университете познакомился с матерью, приехавшей учиться из Алтайского края. В результате получился, как про меня говорят, русский поэт с украинской фамилией, рожденный в Казахстане.

 – Караганда, Киев, Норильск… Вас помотало по стране…

 – Я всю сознательную жизнь «гонялся» по фестивалям авторской песни. Мне повезло, я встречался с Окуджавой, Визбором. А на гитаре научился играть лет в 8 и даже организовал свой ВИА. Мог бы стать музыкантом, а вовсе не металлургом, и уж тем более не поэтом. Мне даже довелось поработать инженером гражданской авиации. Начинал с Ан-2 и так до Ту-154. Потом уехал за Полярный круг в Норильск. Окончил еще и Норильский индустриальный институт. Работал на Никелевом заводе. Мне всегда было интересно жить.

С первыми же стихами я направился в Москву в Литинститут имени Горького. К моему удивлению, приняли. Прошел какой-то сумасшедший отборочный конкурс – со всей страны выбрали только 12 человек в семинар Анатолия Жигулина.

 – Неужели обязательно учиться в Литинституте, чтобы считаться поэтом? На подобный вопрос Бродский ответил на суде: «Я думаю, это… от Бога».

 – От Бога только 1 процент таланта. Господь нам бросает алмазы. Мы, как высококлассные гранильщики, должны отшлифовать их до брильянтов. А для этого уже требуется мастерство. По крайней мере нужно знать азы стихосложения.

 – Простите за бестактность, но не из-за тех ли самых божественных камней, что на вас прямо-таки валятся сверху, у вас сломан нос?

 – Мои камни «оттуда» летят прямо в темечко (улыбается). А сломанный нос – память об уличном карагандинском детстве. Я жил в рабочем районе, где уличные бои были обычным делом. Но это еще что! Настоящие драки я увидел после обретения Казахстаном независимости. Какая там поэзия, когда страна и жизнь шли на слом. По указу Нурсултана Назарбаева 50 процентов телерадиовещания в лучшее время было переведено на казахский язык. Готовился перевод всего делопроизводства на национальный язык. Исчезали русскоязычные СМИ. Пространство русского языка скукоживалось стремительно как шагреневая кожа.

 Я 44 года прожил в Казахстане, и мы даже не задумывались, кто какой национальности. А тут началось: «Наша земля, наш великий казахский язык, наш великий казахский народ… А вы, русские, нашу целину распахали, наших баранов съели…» А времена были голодные. Разваливалось сельское хозяйство. Первыми ушли из Казахстана немцы, потом греки, следом турки-месхетинцы, а за ними потянулось и русскоязычное население. Через Казахстан на Север уезжали люди из всей Средней Азии: Узбекистана, Таджикистана, Киргизии. Все уходили на Север. В тех южных республиках жуть что творилось: бандитизм, резня, погромы, обесценивание жизни и всего на свете. Когда я уезжал из Караганды, трехкомнатная квартира в центре стоила 300 долларов, а в Чимкенте квартира стоила мешок сахара.

 Я с ужасом наблюдал, как пропадает мое окружение: одного убили, другого покалечили, ограбили… Да еще вышел указ Назарбаева, что в бюджетных учреждениях преимущественно должны работать лица коренной национальности.

 И мы с женой решили уехать. Купили билеты до Питера, так, наобум.

 – По сути, вам пришлось начинать жизнь с нуля в 44 года. Не страшно было оказаться на новом месте с тремя-то детьми?

 – Да, младшей дочке был всего год, сын – первоклашка… Но я – верующий человек. И для меня страх, уныние – это грехи. Испытания даются свыше. И они легче переносятся, когда рядом любимая женщина. Ну, жили мы в гостинице какое-то время. А потом и жилье купили во Всеволожске.

 – Но не случись этих страшных событий, так и работали бы себе директором завода и не стали бы известным поэтом…

 – Жизнь безжалостно прессует нас, укрепляя дух и давая новый виток внутреннему развитию. Главное, не бояться перемен, не пасовать перед трудностями. Рано или поздно что-то вытолкнуло бы меня в поэзию. Я достиг неких высот на производстве.  А поэзия, журналистика открывали мне неизведанный мир.

 – По всему видно, вы – оптимист по натуре. Вас не смущают пессимистические настроения собратьев-поэтов, мол, поэзия в упадке, «за нами никого нет»?

 – Служители муз вообще любят хоронить и литературу, и страну. Но поэзия рождается независимо от нас, она всегда была, есть и будет, и ничего с этим нельзя сделать. На мой взгляд, сейчас как раз самый расцвет поэзии. В одном Петербурге каждый день по три-четыре поэтических выступления. Появились замечательные поэты. Я много езжу по стране и вижу, что люди нуждаются в поэтическом слове. Оно особенно ярко прорастает на сломе эпох, режимов, в не самые лучшие для народа времена. Люди спасаются поэзией, когда жить тяжело и страшно. Мы как-то подзабыли, что Блоку за выступление полбуханки черного хлеба давали... И вообще после революции многих поэтов уничтожили.

 – Но государство сегодня не поддерживает поэзию, талантливая молодежь уходит в бизнес, чтобы прокормить семьи. Не всем же достаются понимающие жены…

 – Да, мне повезло. Моя жена понимает, чем я занимаюсь. И всячески способствует этому. Она говорит: «Я даже пойду на три работы для того, чтобы ты писал». Но надо и самому обладать волей к продвижению своего творчества, искать аудиторию. Сейчас такие времена. Мужчина всегда должен оставаться мужчиной и понимать, что на нем в первую очередь лежит ответственность за семью и страну. А сидеть и дожидаться, пока тебя, такого гениального, поднимут и понесут на руках, – глупо. Никто не придет и не поднимет. Как говорится: дерзай, и ты добьешься своего, а нет – оставайся среди слуг, не достойных коснуться пальцев Фортуны.

 – То есть поэт должен быть сам себе менеджером?

 – По большому счету – да. Выпустить книгу может сейчас любой. Только заплати. Конечно, это таит в себе и опасности. Мы упразднили иерархию таланта. Раньше к собственной книжке автор шел долго и трудно: собиралось несколько рецензий, рукопись смотрел младший редактор, потом редактор и т. д. Сейчас институт редакторов уничтожен. Выходят безредактурные книги, кишащие не только орфографическими ошибками. Зачастую автор издает книжку и топит два-три хороших стихотворения в ворохе вторичного, не понимая, что самобытно и талантливо, а что до него сказано миллион раз.

 – Тогда нивелируется понятие искусства. Уж лучше отсутствие поэзии, чем поток плохой поэзии. Не так ли?

 – Но гамбургский счет никто не отменял. Среди нас живут классики: Александр Кушнер, Глеб Горбовский... Их поэзия переживет этот век. Я ориентируюсь на их мнение. А дальше нужно ответственно относиться к своим стихам и прилагать усилия, чтобы быть, а не казаться.

 Мало выпустить книжку, нужно еще добиться, чтобы кто-то о ней промолвил хоть слово. Если угодно, это и называется нарабатывать себе имя. Потом оно уже работает на тебя. У меня сегодня нет ни одного неопубликованного стихотворения. Поэт – это судьба, ради нее надо чем-то жертвовать. Уж спокойствием – точно.

 – Вы сказали: «Сейчас такие времена». Что вас в них не устраивает?

 – Не ловите меня на слове. Со времен фараонов ругали правительство, молодежь, предрекали последние времена. Пушкин писал: «В мой жестокий век восславил я свободу». Каждый век жесток. Главное, делай то, что должен, и будь что будет.