Ирина Мирошниченко: «У меня мужской характер»

Известная актриса о многом жалеет, но не хочет рассказывать о том, как, сидя дома, рыдает от обиды

Чего может хотеть женщина, которой жизнь подарила все: красоту и талант, большую любовь и славу, востребованность в профессии и ежедневное общение с интересными людьми? Казалось бы, разве можно пожелать больше? На поверхностный обывательский взгляд, она – эталон баловня судьбы. И пожалуй, самая популярная блондинка российского кинематографа Ирина Мирошниченко не склонна опровергать это мнение. Даже при том, что пережила боли, разочарований и ударов не меньше, чем счастливых минут…

– Ирина Петровна, ваше имя уже давно и очень прочно ассоциируется с понятиями «красота», «успех» и «везение». Но не может же быть, чтобы у медали не было обратной стороны…

– Не скрою, у меня всегда были и сегодня есть какие-то свои проблемы. Но я бы предпочла уйти от этого вопроса. То, что я кажусь удачливой, – прекрасно, и ни к чему всем знать про мои беды. Зачем? Кому нужно, чтобы я рассказала, как иногда сижу дома и рыдаю от обиды на кого-то или на что-то? Мне, во всяком случае, просто не хочется откровенничать на эту тему. Скажу так: что бы ни происходило, у меня никогда не появлялось чувства ущемленности или ущербности, и из любой ситуации я старалась выйти победительницей.

– Это, безусловно, лучшее бойцовское качество. Но оно, мне кажется, редко бывает присуще женщинам…

– А вы знаете, у меня ведь абсолютно мужской характер. И это напрямую связано с профессией. Мне всю жизнь приходилось быть, что называется, крутой и работать как вол. Потому что я актриса, и для меня нормально стараться стать первой и находиться на виду. Вот вы представляете себе актера, который бы искренне заявил: «Хочу быть незаметным, играть в массовке, а лучше совсем не выходить из кулис, чтобы меня никто не видел и не знал»?

– Думаю, это абсолютно немыслимая ситуация.

– Так и есть. А желание играть лучшие роли и быть любимым публикой вызывает стремление обойти всех, кто рядом.

– Отсюда и закулисные интриги?

– Как вам сказать… Я пришла в Школу-студию МХАТ и получила путевку в жизнь в театре, где работали великие старики, которые учились у Станиславского и играли при Немировиче-Данченко. Они не только понимали сами, но старались и нам объяснить, что сцена – это что-то очень высокое, а значит, находиться на ней имеет право не каждый. И я совершенно не помню, чтоб у них когда-нибудь были интриги. Не исключено, что они между собой какие-то такие вещи обсуждали. Но внешне в их отношениях всегда сохранялся характер доброжелательства… Это первое. А второе – если ты занимаешься своим делом с удовольствием, то при любых, даже совсем не простых обстоятельствах получишь от работы удовлетворение. И люди, работающие вместе с тобой, тоже всегда будут получать удовлетворение.

– То есть вы – легкий в общении человек?

– Ой… У меня есть ужасная манера – в любых ситуациях говорить правду…

– Ну это, как известно, лучший способ нажить себе врагов. Но еще труднее, мне кажется, отважиться говорить правду о себе.

– Поверьте, это всегда лучше. Потому что, как только соврешь, буквально сразу все всплывает, и ты наживаешь в миллион раз больше проблем, чем если бы не лгал. Я в этом много раз убеждалась на собственном опыте.

– Неужели в вашей жизни не было ничего такого, в чем бы вам казалось абсолютно невозможным признаться?!

– Скажу вам совершенно искренне: разумеется, я о многом жалею, но теперь ничего уже не вернешь. Прожить жизнь без ошибок и погрешностей невозможно. Мне, как и всем, часто приходится бороться с собой, чтобы подавить в себе самые плохие качества. Не существует идеальных, совершенных людей, и постоянно вести себя достойно очень трудно. Человек постоянно сталкивается с неожиданной, незапрограммированной ситуацией, с которой не может совладать, и поступает, что называется, по обстоятельствам. Тем не менее это неправильно, когда говорят, что человек имеет право жить так, как хочет или как может. Каждый из нас существует не на необитаемом острове, а в кругу людей, и он не имеет права приносить другим вред. Если все это поймут, у нас будет более совершенное общество.

– Боюсь, на сегодняшний день найдется слишком мало тех, которые это по-настоящему понимают…

– Это потому, что все мы живем в сумасшедшем ритме. Но вы попробуйте внимательно присмотреться к тому, как люди сегодня общаются между собой. По всему ясно, что они начинают видеть и понимать главное: все дети рождаются изумительно прекрасными, добрыми, чудными, и только позднее в их жизни появляются негативные наслоения: боль, обиды, злость. Но с этим можно совладать, если понять, что Бог создал нашу землю безумно красивой! Вот смотрите: когда Тузенбах в «Трех сестрах» идет на дуэль, он заранее знает, что не вернется, и все-таки говорит Ирине, которую очень сильно любит: «Какие красивые деревья и в сущности какая должна быть около них красивая жизнь!»

– Должна быть, это уж точно… Но давайте лучше поговорим о вашей работе в Художественном театре. Сколько лет вы там служите?

– Я поступила в Школу-студию МХАТ – страшно сказать! – в 1961 году, но – вы не поверите – совершенно не ожидала, что буду играть в чеховском репертуаре всю свою жизнь. Мне казалось, что я – такая современная, в джинсах, побывавшая уже за границей – пришла, чтобы внести в репертуар новую струю. И только с годами я поняла, что самая большая радость, подаренная судьбой, как раз и заключается в том, что мне посчастливилось играть те же роли, что играли Ольга Леонардовна Книппер-Чехова и Алла Константиновна Тарасова. И не просто играть, а прикоснуться к заложенной ими традиции, которую теперь уже называют национальным достоянием. Этим может похвастаться далеко не каждая актриса...

– Вы сказали: традиция. Она и по сей день сохраняется?

– Думаю, что да. Сейчас другой век и, соответственно, другая манера игры, однако каждый, кто работает в нашем театре, несет некую марку. У нас на столике возле входа лежит репертуарная книжечка, и в ней на первой странице цитата из Станиславского о том, что даже в частной жизни нельзя забывать, что мы – актеры Московского художественного театра.

– Эх, Ирина Петровна, боюсь, вы немножко идеализируете ситуацию. Большая часть артистической молодежи, если встает проблема выбора, с легкостью предпочитает даже вашему прославленному театру съемки в сериалах…

– Я понимаю, о чем вы говорите, этот вопрос сегодня очень актуален. Молодые актрисы действительно легко могут бросить роль, чтобы уехать на съемки фильма, и им кажутся старомодными рассуждения о том, что преимущество театра в сиюминутности ежедневного существования, в рождении чуда.

– Да, но кино и телевидение приносят им намного больше популярности, нежели театр! Вы же и сами много снимались.

– Кино для меня всегда было вторично. Театр для людей моего поколения являлся всем – и храмом искусства, и храмом души, и храмом воспитания чувств. Я отказывалась от многих киноролей именно потому, что обязана была находиться на репетициях в театре.

– Но все-таки в вашем активе несколько десятков запомнившихся зрителям по любимым фильмам ролей, благодаря которым вас узнавали на улице, вам присылали тысячи писем…

– Вы, может быть, не поверите, но у меня никогда не было звездной болезни.

– Как вам удалось от нее уберечься?

– И не надо было уберегаться! В то время в нашей стране не было фетишизма, который теперь так распространен. Да, к нам, актерам, существовал повышенный интерес. Нас любили, нас уважали, нам оказывали знаки внимания, и это было очень приятно. Но одновременно это накладывало и ощущение, что ты не имеешь права потерять свое лицо. Оно сохранилось у меня по сей день. Иногда мне что-то предлагают на телевидении, например, вести какое-нибудь реалити-шоу. И я начинаю себя уговаривать: ну, какой смысл отказываться?! Наденешь черный парик, чтобы никто не узнал, заработаешь денег… А потом понимаю: не могу! Просто не могу и не хочу! Потому что потом надо будет возвращаться в обычную жизнь, где все коллеги будут смотреть на меня и думать о том, что я вчера вечером пропагандировала по телевизору низменные страсти.

– Но не все же телепрограммы таковы!

– Вы правы. Я, скажем, с удовольствием приняла бы предложение вести хорошую передачу о кино. И поэтому, хотя и не особенно жду, всегда готова к тому, что кто-то позвонит и скажет: «Доброе утро! Есть идея…»