«Знал, про что плакать, про что смеяться...»

ЕСЛИ ты, дорогой читатель, моложе сорока, то едва ли можешь представить, как в послевоенные десятилетия для люби­телей советской эстрады звучало сочетание двух фамилий: Миронова и Менакер! Их сатирический дуэт, ставший Театром двух актеров, знали в любом уголке огромной страны. Поэтому сов­сем не случайно в 1969-м, незадолго до Восьмого марта, задумав забавное интервью, я заявился в их сплошь заполненную фарфором московскую квартиру. Идея была такая: хотя «Миронова и Менакер» так же неразделимы, как «Минин и Пожарский», но в связи с Международным женским днем газета слово дает именно Мироновой, а Менакер может рассчитывать лишь на короткие реплики. Название материала я придумал заранее – «Миронова без Менакера». (И оно потом среди читателей вызва­ло бурную реакцию. Сам наблюдал на улице, где тогда в изобилии расклеивалась «Смена», как люди, увидев эти три крупно набранных слова, скапливались у газетного стенда, дабы поскорее про­честь про то, что любимые артисты развелись!)

Итак, мы с Марией Владимировной уютно расположились за столом, а обиженный Александр Семенович поодаль уткнулся в свежий номер «Правды». И в ответ на первый же вопрос (насчет самого памятного для нее 8 марта) моя «ответчица» радостно воск­ликнула: «Ну, конечно же, 8 марта 1941 года, когда  родила Андрея! Так что все последующие восьмые марта стали для меня двойным праздником!» А супруг из-за угла пробурчал: «А мне в этот день всякий раз надо искать аж два подарка. Сплошное разорение...»

И, мигом нарушив мой план, они наперебой стали расска­зывать о сыне...

***

ЧУДОМ сын пришел в этот мир не на сценических подмостках: в самом начале спектакля у Марии Владимировны начались схватки, и ее еле-еле успели довезти на Арбат, до роддома имени Грауэрмана, где за несколько лет до того явились на свет будущие друзья Андрея – Шура Ширвиндт и Миша Державин. Кстати, слу­чилось это вечером 7-го, но веселые родители, уговорив вра­чей, чтобы в метрике значилось 8-е, тут же выдали репризу: «Андрюша – подарок женщинам в Международный женский день!»

Совсем скоро грянула война, их Театр миниатюр обслуживал речников Волжского пароходства (но чаще выступали перед ранеными в прибрежных госпиталях), потом артистов принял Ташкент.

***

В МОСКВУ вернулись осенью 1942-го. А в 1948-м Андрей Менакер стал первоклассником. Да, тогда он носил отцовскую фамилию, но спустя два года, когда «партия и правительство» уже вовсю боролись с «безродными космополитами», а на гори­зонте маячило «дело врачей-убийц», родители решили, что в этой стране сыну все-таки безопасней быть Мироновым. Про свою 170-ю школу, где кроме Андрея учились Эдвард Радзинский, Людмила Петрушевская, Василий Ливанов, Геннадий Гладков, Наташа Защипина и другие ныне известные деятели отечественной культуры, мне много рассказывал Марк Розовский. Здесь в драмкружке герой моего повествования сыграл Хлестакова. А в родительском доме он частенько встречал «дядю Леню Утесова», «тетю Рину Зеленую» и прочих истинных звезд тогдашней эстра­ды. А в Доме отдыха Художественного театра – «дядю Мишу Ян­шина», «тетю Олю Андровскую» – впрочем, всех не перечислить. Так что вполне закономерно решил тоже стать актером. Вопреки желанию родителей, которые мечтали увидеть сына дип­ломатом, без всякой протекции (экзаменаторы вообще не знали, чей он сын) поступил в Щукинское училище и потом все четыре года неистово стремился к тому, чтобы  быть только первым. Недаром мама его однокурсника Миши Воронцова од­нажды сказала сыну: «Ты никогда не будешь настоящим артис­том, а он будет!» – «Это еще почему?» – «Потому, что у тебя нет тщеславия...»

 На четвертом курсе снялся в фильме самого Райзмана «А если это любовь?». В перерыве между съемками вовсю развлекал новых коллег бесконечными шутками, остротами, пока однажды мудрый Райзман ему не шепнул: «Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана.  Не трать себя попусту,  на ерунду». Эти слова он запомнил на всю жизнь...

***

ПЕРВОЙ его ролью на сцене Театра сатиры в 1962-м был Гарик из спектакля «24 часа в сутки». Затем один за другим последовали: Толстой – в «Дамокловом мече»; Телережиссер – в «осовремененном», перевернутом с ног на голову классическом водевиле, который у них стал называться «Гурием Львовичем Синичкиным»; Сильвестр – в «Проделках Скапена», Присыпкин – в «Клопе» (потом, через десять лет, там же, заменив Менглета, виртуозно сыграет Олега Баяна); Велосипедкин – в «Бане»... Од­нако настоящую театральную популярность ему принес Тушканчик в «Женском монастыре», когда актер впервые от острой характерности обратился к лирике и мягкой иронии. Именно тогда не очень щедрый на комплименты главреж Плучек назвал Андрея «нашим солнышком». А Мария Владимировна и Александр Семено­вич наперебой рассказывали мне, как потряс их сын, представ­ший Холденом в спектакле по Сэлинджеру «Над пропастью во ржи»... И после его многочисленные театральные персонажи отличались своей особой значительностью вовсе не потому, что в спектаклях были «главными», а потому, что всякий раз актер творил их на полной самоотдаче – виртуозно и мощно. Вот почему театралы так рвались «на Миронова», чтобы узреть его Дон Жуана, Жадова, Хлестакова, Чацкого... А меня летом того же 1969-го, когда Театр сатиры гастролировал не невском бе­регу,  потряс его Фигаро, чей изощрен­ный, тонкий, гибкий, смелый и проницательный ум, по меткому отзыву одного уважаемого критика, «прямо-таки светился в глазах актера и передавался зрителю то сильной вспышкой афористически ёмкой фразы, то витиеватым, но интересным в каждой интонации движением длинного монолога, то азартом и риском увлекательных и опасных диалогов Фигаро с графом...».

***

А ЕЩЕ мы сразу заметили его в кино. Ну, вспомните: «Мой младший брат», «Три плюс два» (на тех съемках, как по секре­ту поведала мне Мария Владимировна, у сына случился бурный роман с Наташей Фатеевой), «Берегись автомобиля» (ах, каков был его ловкач и деляга Дима Семицветов!), «Старики-разбойники» (еще один блатной прихвостень). Увы, некоторые кинорежиссеры стали эксплуатировать Миронова в образах жуликов и авантюристов (за изящество, тонкую пластику и обворожительную улыбку которого зритель готов был простить его персонажам всё – обман, подлог, измену), и актера это расстраивало. Он убедил Григория Рошаля, что в картине «Год как жизнь» способен сыграть молодого Энгельса, и сделал это очень достойно, однако фильм прошел по экранам незамеченным. Спустя годы мы будем потрясены его героями и в ленте Ильи Авербаха («Фантазии Фарятьева»), и Александра Митты («Сказка странствий»), и Алексея Германа («Мой друг Иван Лапшин»), где Миронов пронзительно передал трагизм незадавшейся судьбы при внешних приметах благополучия и успеха...

Но массовый кинозритель, конечно же, прежде всего запомнил и навсегда полюбил в гайдаевской «Бриллиантовой руке» обаятельного прохвоста Козодоева по кличке Граф и его песню-танец  (чуть хрипловатый голос особого тембра и невероятная пластика!) про «Остров невезения». Кстати, именно тогда состоялся дебют Миронова-вокалиста,  и,  начиная с  этого  фильма, Андрей стал часто петь и в кино, и на творческих вечерах. Вот и в фильме Бычкова «Достояние республики» его полный романтики бывший придворный учитель фехтования по прозвищу Маркиз (здесь Миронов сполна смог выразить самого себя – красивого, доброго и сумбурного, азартного и скрытно-нежного, максималиста в душе, не признающего половинчатых дел и чувств) со своей «Песенкой о шпаге» («Вжик, вжик, вжик – уноси готовенького!..») мгновенно стал героем тогдашних мальчишек... А его Остап Бендер из «Двенадцати стульев» с песней «Белеет мой парус такой одинокий...», где при всем наборе комедийных красок актер явил драму очень талантливого человека. А его министр-администратор из «Обыкновенного чуда» – прожженный циник, перезрелый ловелас с песенкой про бабочку, которая «крылышками бяк-бяк»... Поставивший эти фильмы Марк Захаров сказал про Миронова:  «Андрей угадал ка­кую-то волшебную пропорцию необходимой нам боли и необходи­мой радости, ума и безрассудства. И еще, самое главное, – всегда знал, про что плакать, про что смеяться. Знал, кого ненавидеть, а на кого молиться. И везде – уровень мастерства!»

 Эльдар Рязанов был потрясен тем, что Миронов – сам, без всяких дублеров – творил на съемках «Невероятных приключений итальянцев в России»: на скорости шестьдесят ки­лометров в час вылезал из кабины пожарной машины, по аварий­ной лестнице перебирался на крышу ехавших внизу «Жи­гулей» и влезал в салон автомобиля; держась руками за ковровую дорожку, спускался из окна на шестом этаже гостиницы «Астория»; на огромной высоте висел над Малой Невой, ухватившись за край разведенного моста, под которым проплывал теплоход; один на один вел с могучим  львом «светскую беседу». (Между прочим, тогда же, в июне 1972-го, спустя неделю после съемок я у этого самого Кинга в Стрельне «брал интервью», и неблагодарный зверюга оставил на моей ноге след когтей.  А еще через месяц Кинг погиб.)

***

НЕЗАДОЛГО до 1976-го я на «Ленфильме», где Миронов снимался в «Небесных ласточках» (помните его Селестена?), втянул артиста в прикольное интервью насчет приближающегося Нового года. Напри­мер, попросил придумать объявление, связанное с Новым годом, и он мгновенно выдал: «Меняю один Новый год на два старых в разных компаниях!» И дальше был столь же искрометен –впрочем, подробно о той встрече  читателям «НВ» прежде я уже рассказывал... А в августе 1986-го на пляже ялтинского Дома творчества «Актер» его первая жена актриса Екатерина Градова (та самая радистка Кэт из «Семнадцати мгно­вений весны») поведала мне, каким нежным мужем и смешным от­цом маленькой Машеньки был Андрюша, пока их брак не разрушила властная Мария Владимировна... Там же, между заплывами, Анатолий Дмитриевич Папанов объяснял мне, что более потрясающего на сцене партнера, чем Миронов, просто не существует. Когда мы прощались, Папанов сказал: «Продолжим разговор в будущем году на этом же месте...»

***

НО ПРОДОЛЖЕНИЯ, увы, не последовало: в начале августа 1987-го Анатолий Дмитриевич скоропостижно скончался. Поскольку Театр сатиры тогда гастролировал в Риге, на его похоронах в Москве коллег не было. Миронов по этому поводу очень переживал... А  через несколько дней, 14-го, когда на сцене Рижского оперного театра играли «Женитьбу Фигаро», уже перед финалом Андрей вдруг оперся рукой о витой  узор беседки и медленно-медленно стал ослабевать... Ширвиндт, игравший графа Альмавиву, подхватил его, поднял на руки и услышал: «Шура, голова болит...» Это были самые последние слова актера блистательной легкости, чарующей пластики, по праву носившего звание «народного», рожденного, как ты, до­рогой читатель, помнишь, едва ли не на сцене и на сцене же завершившего свой короткий, но великий путь... 

Его похоронили в костюме Фигаро. Коллег, продолжавших рижские гастроли, на Ваганьковском тоже почти не оказалось, но сотни тысяч москвичей пришли проститься со своим кумиром…

Окаменевшая от горя Мария Владимировна, оставшаяся без Александра Семеновича еще в 1982-м, пережила сына на десять лет…