Михаил Ефремов: «Получать удовольствие от работы – извращение»
Известный актер признался, что каждая его минута стоит 800 долларов, но при этом он считает себя нищим
Известный актер признался, что каждая его минута стоит 800 долларов, но при этом он считает себя нищимПочему его любят зрители всех профессий, возрастов, вероисповеданий и политических убеждений? Да что там зрители! Его любят даже театральные критики, которым положено брюзжать, ворчать и всячески выражать недовольство! И еще. Как актер, давно закрепивший за собой репутацию непредсказуемого в поведении эксцентрика и к тому же откровенно «злоупотребляющий», умудряется избегать любимых желтыми СМИ скандалов? Или вот. Что помогло Михаилу Олеговичу, отец которого числится легендой, стать в кино и театре отдельной, не ассоциирующейся со знаменитой фамилией единицей? Вопросов набирается немало. И первым среди них стал, как и положено, главный:
– Почему, Михаил, вы стали актером?
– Уж слишком сложный вопрос вы задаете. Я, честно говоря, даже не очень его понял…
– Почему? Мне кажется, самый обыкновенный.
– Когда кажется, надо креститься.
– Это точно. А вы вообще верующий?
– Ну, что я могу вам сказать? Я надеюсь, что есть какой-то высший смысл, высшая гармония. А мы вообще с вами по какому поводу встретились?
– Я буду спрашивать вас о том, что интересно нашим читателям, а вы – рассказывать о себе. По возможности правду.
– О, это интересно. Сейчас все расскажу.
– Что именно?
– Все! Я – заслуженный артист России. А если бы не стал актером, пошел бы в историки. Или в таксисты. Или в спортсмены. Но я пошел в артисты, результатом чего стал глубокий внутренний психологический конфликт. Так и запишите! Это принципиально!
– Хорошо, хорошо, не беспокойтесь! Только я не понял, почему выбор профессии вызвал у вас внутренний конфликт?
– Нервная работа. Лучше бы меня с детства учили быть топ-менеджером. Хотя – нет… В таких вещах я совсем ничего не понимаю. Вот вы можете разобраться, почему туда надо перевести сто пятьдесят миллионов, а сюда – двести?
– К сожалению, для меня такие цифры абстрактны. Мне столько за всю жизнь не заработать.
– Вот! А у меня каждая минута стоит 800 долларов, но, как только я начинаю задумываться о деньгах, оказывается: я – нищий. Правда, правда! И когда я это понимаю, сразу же появляется желание послать все как можно дальше и начать делать то, чего действительно хочется.
– И чего вам хочется?
– Да какая разница! Ну, например, хотелось бы перенести столицу из Москвы к вам, в Питер.
– Боже сохрани! Зачем это?
– Да ведь ваш Петербург с самого начала был построен как пик империи, так пусть он им и будет. А в Москве останутся жить нормальные люди…
– Ой, да чего хорошего у вас в Москве-то? Куда ни ткнись – везде деньги, деньги.
– Это потому, что у нас много чиновников. А когда они переедут к вам, все переменится, все будет нормально.
– Вы правда надеетесь, что ситуацию в стране можно поправить таким простым способом?
– Неправда, конечно. Но мои надежды связаны с тем, что Медведев – юрист и он понимает: прежде всего надо оформить наши законы. Убрать из них липкую, путаную паутину слов и упорядочить. Тогда станет хорошо.
– Знаете, на что похоже то, что вы сейчас сказали? На «вот приедет барин – барин нас рассудит». А сами-то мы – что? Будем сидеть и ждать, когда все станет хорошо?
– Почему? Вот я, например, если бы мог, уничтожил всю электронику, всю технику и в первую очередь – все компьютеры. От интернета один вред.
– Смеетесь, Михаил…
– Смех не самое плохое. Лучше смеяться, чем приходить в ужас или заливать тоску водкой. Вот вы смотрите Comedy Club? Да? И я тоже. Мне очень нравится, что делают эти ребята. У нас ведь сейчас, кроме них, на ТВ фактически нет нормальной политической сатиры.
– Вы находите время смотреть телевизор?
– Глупо было бы отвечать на этот вопрос. Я бы на вашем месте его не так сформулировал.
– Пожалуйста. Который из каналов вы считаете наиболее интересным?
– А что вообще, по-вашему, делается на телевидении? На мой взгляд, не так оно и ужасно. Я, когда меня пригласили на программу «Жди меня», долго думал. Боялся, что там все не настоящее, что будут подсадки. А когда пришел, увидел, что у них весь зал на диком нерве…
– Вы назвали одну из лучших программ на Первом канале. Таких совсем мало, а в основном – одни сериалы...
– Да что вы все ругаете сериалы-то? Я вот в них работаю, они – пополнение семейного бюджета. И работаю, кстати, много. Вы устанете перечислять, в скольких я снялся! И сейчас мне предлагают работу в каком-то аргентинском, адаптированном на российский лад…
– Про то, что богатые тоже плачут?
– Не знаю, имею ли я право рассказывать вам о перипетиях сюжета... Короче, говорить об этом пока рано. А насчет сериалов вообще – разве вам не понравилась прошлогодняя «Школа»?
– Мне кажется, весьма неоднозначный проект…
– Еще какой! Но Валерия Гай Германика реально талантлива.
– Не стану спорить, но, по-моему, будущее все-таки не за сериалами, а за такими телеканалами, как «Дождь», где вы, кстати, не так давно записали целый цикл остросатирических стихотворений Дмитрия Быкова. Я слушал и думал: вот это да!..
– Любой художник – главная экологическая охрана человеческой природы. Он всегда должен быть чему-то в противовес. Иначе какой же он художник? Он тогда простой исполнитель. И зачем это?
– Чем дольше мы разговариваем, тем больше вы меня убеждаете, что ваша профессия поистине ужасна. И как только вы умудряетесь получать от нее удовольствие?..
– Об этом вам лучше спросить не у меня, а у кого-нибудь другого. Потому что я считаю: получать удовольствие от работы – это извращение!
– Но тогда я тем более не понимаю, почему вы, с детства зная подноготную актерства, все-таки выбрали эту профессию?
– Вот мы и пошли по второму кругу… «Почему-почему?» Да потому! У меня не только мама и папа актеры. Мой дед – Борис Покровский – служил главным режиссером Большого театра с войны и по 1980 год, пока со всеми окончательно не разругался. А прапрадед, Иван Яковлевич Яковлев, хотя и был основателем чувашского алфавита и открыл триста школ, был другом отца Ленина. Он же мог вовремя нажать на кадычок маленькому будущему коммунисту! Но этого не сделал… Вот в этом заключается главная трагедия нашей семьи…
– И снова вы надо мной подшучиваете. А я вас еще не спросил об очень серьезных вещах.
– Ой… Я насторожился и даже, кажется, волнуюсь. О каких?
– Вы – известный актер и не менее известный режиссер, причем в обеих ипостасях добились значительных успехов. Но кем вы себя считаете в первую очередь?
– Когда я режиссер, я не могу быть актером. И наоборот. Я понимаю все тяготы обеих профессий и потому знаю: как актер я не смог бы работать у такого режиссера, как Михаил Ефремов! Ни при каких обстоятельствах!
– Почему?
– Если вы начнете меня сейчас расспрашивать, я просто нагоню туману. Это такая философия жизни.
– Ладно, вопрос закрыт. Но скажите хотя бы: что вам ближе – театр или кинематограф?
– И то и другое – тяжелая работа. Трудоемкая. Но театр – это живое искусство. Не бывает двух одинаковых спектаклей. Каждый раз, хотя артисты произносят один и тот же текст, что-то играется по-другому. Что бы я, как режиссер, ни говорил артисту во время репетиций, он все равно потом выйдет на сцену и будет сам рождать роль.
Театр – это настоящая жизнь. А кино – целлулоид. Говорить вам о том, как оно снимается, я не буду, потому что журналисты часто присутствуют на съемках, все видят сами и пишут обо всем, что поняли.
– Судя по вашему тону, мы многого не понимаем. Но чего именно?
– Кино – это разводка. На земле есть три главные обманки: кино, космос и алкоголь.
– Погодите, Михаил! Господь с ними, с космосом и алкоголем. Но как вы, артист, сыгравший в кино чуть ли не сто ролей, говорите, что кинематограф – обманка?! Боюсь, вы сейчас немного лукавите…
– Ну и что, что я артист? Чего мне лукавить-то? Когда меня приняли в Союз кинематографистов, я тут же начал всем свои корочки показывать – мол, вот вам! Но сегодня, если б у меня были реальные деньги, я бы вряд ли стал вкладываться в кино. Есть много других вариантов, гораздо полезнее и нужнее: дети, старики, животные… И, когда у нас все это поймут, в стране сразу же все-все будет. Все-все-все! Ну, да ладно, хватит. Я и так уже полтора часа без перерыва говорю. Больше не могу – у меня не так здорово язык подвешен…