Можно ли оседлать хаос?

Всемогущество денег, обретающих нынче принципиально иное качество, – явление совершенно фантастическое. Деньги в современном мире уже не просто дензнаки в кошельке, это тайная сила, способная мгновенно перемещаться по планете, сотрясать экономики целых регионов и даже сокрушать государства. Именно об этом идет речь в новом романе Владимира Шпакова «Счастливый Феликс». – Владимир, в прошлом году у вас вышли сразу две книги. Книга «Игры на поле Ватерлоо» удостоена литературной премии Н.В. Гоголя, роман «Счастливый Феликс» выдвигался на премию «Национальный бестселлер». Почему вдруг захотелось написать очередную историю про «нового русского»? Чем этот расхожий тип показался вам интересен?

– Не соглашусь с тем, что мой герой – расхожий тип. Он все-таки, как явствует из текста, шагает «не в ногу», его честолюбие простирается гораздо дальше амбиций заурядных представителей российского бизнеса. Этим он прежде всего и интересен. Он относится к деньгам мистически, прозревает в них таинственную силу и, как представляется, недалек от истины. Мы создали планетарную финансовую мегамашину, которой не можем управлять. Видимый порядок таит под собой невидимый хаос, который в любой момент может прорваться наружу и порой-таки прорывается. Так вот, я хотел показать не «нового русского», а то, как герой пытается вскочить на подножку этой машины, пытается оседлать хаос и что из этого получается.

– Но оседлать хаос все равно что заключить сделку с дьяволом и выиграть. Это не по человеческим силам – исход очевиден. Неужели ваш герой это не понимает изначально?

– Жизнь доказывает скорее обратное: можно оседлать хаос, и чувствовать себя вполне благополучно. Ярчайший пример – финансовый спекулянт мирового масштаба Джордж Сорос, который упоминается в романе под своей «девичьей» фамилией». Мой же герой просто не сумел рассчитать силы. Вместе с жестким прагматиком в нем сидит романтик – и этот момент также был для меня, как для автора, крайне интересен.

– В истории литературы был довольно долгий период, когда мировые классики (имена называть не будем, все их помнят) старались показать «путь наверх» героя, его историю успеха (какой ценой – другой разговор), что совершенно укладывается в царящую сейчас либеральную идеологию, а вы решили продемонстрировать историю краха героя на этом пути. Вам это было интереснее?

– Наверное, это в нашей традиции – показывать историю краха. Понимаю все нахальство таких сопоставлений, но все-таки рискну напомнить, что Раскольников, Печорин или, положим, Обломов – это персонажи, чья жизнь терпит крах, пусть и по-разному. Хотя в моем случае правильнее будет говорить об «истории заблуждения». Есть мировоззренческие заблуждения, которым некоторые мои герои отдаются целиком и полностью, как бы проверяя их на жизнеспособность.

– Как вы относитесь к литературным премиям? Отражают ли они реальную расстановку сил в современной литературе?

– Премиальные гонки в литературе несколько отличаются от гонок «Формулы-1». Тут ни мощь «мотора», ни мастерство «гонщика» зачастую не играют роли, система оценок и мнений слишком субъективна. Премии нынче сделались воздушным шаром, который поднимает автора над общей пишущей массой, показывая: вот самое талантливое и интересное произведение! А самое ли интересное? Иногда это так, но иногда – совсем не так. Я даже устал разочаровываться после объявления очередного победителя очередной премии.

– Тем не менее вы не отказались от премии имени Гоголя за книгу «Игры на поле Ватерлоо»…

– Это верно, хотя и головокружения от успехов не испытывал. Надеюсь, книга не разочарует читателя, в этих маленьких романах я дал волю фантазии, поместив персонажей в условную провинцию («Сны Апорья») и в такой же условный мегаполис («Игры на поле Ватерлоо»). В этих пространствах привычный ход жизни сбивается, изменяясь подчас зловещим образом, но за всей этой «карнавализацией» проглядывают, как я считаю, реальные проблемы современности.

– Современная поэзия тонет в избыточности «хороших стихов». Можно ли то же самое сказать о прозе? Такое впечатление, что пишут сейчас все без исключения. Во всяком случае, армия блогеров начала всерьез теснить профессиональных писателей, не находите?

– Блогеры теснят, это верно, хотя меня больше удручает другое. Уровень предлагаемых в Сети текстов зачастую катастрофически низкий, а в таком случае конкурировать с авторами блогов бессмысленно. Бактерия всегда жизнеспособнее многоклеточного организма, но это уже эволюция наоборот, путь в царство «смесительного упрощения», как говорил Константин Леонтьев.

– Существует ли, на ваш взгляд, понятие «современная петербургская проза», и если да, то в чем ее особость? По каким когтям узнают петербургских львов?

– Сомневаюсь в том, что существует некая особая петербургская проза, принципиально отличная от московской или, допустим, екатеринбургской. Жизнь больших городов стандартизирована, она выстроена по общим лекалам, а «школ» уже не существует, «школьники» и «учителя» давно разбежались по своим углам и корпят у компьютеров в одиночку. Бывает, правда, что в текст внедряется персонаж под названием «Петербург». Если внедряется удачно и органично, то город становится полноправным действующим лицом, и возникает то, что Владимир Топоров называл «петербургским текстом». Петербург пока еще может являться персонажем – в отличие от эклектичной и хаотичной Москвы, утратившей свою оригинальную физиономию. С другой стороны, в чем тут заслуга современного автора? Это всего лишь эксплуатация культурного слоя, того, что наработали Пушкин, Достоевский, Блок, Росси, Растрелли и т. д.