Владимир Татосов: «Театрального Петербурга сегодня нет»

Замечательный актер призывает пощадить Гоголя и Чехова

На недавнем юбилейном вечере в Доме актера народный артист РСФСР Владимир Татосов продемонстрировал, как может быть азартен, молод, жизнелюбив 85-летний человек. Он признается, что ничего специально не делает для этого, ситуация диктует свои условия общения – не пафосного, а веселого и ироничного.

Владимир Татосов, армянин по крови, родившийся в Москве, учившийся в театральной студии в Свердловске, обрел друзей и работу в Ленинграде. Главным периодом своей творческой биографии Татосов считает работу в  Большом драматическом театре, главным учителем – Георгия Товстоногова. А режиссером, который открыл его для кино, – Иосифа Хейфица. О многом Татосов написал в автобиографической книге «А мне летать охота», где рассказывает об актерской профессии, о своих коллегах – Ефиме Копеляне, Павле Луспекаеве и многих других. Часто Татосову звонит из Москвы его друг Армен Джигарханян и говорит, что плачет, читая его книгу.

– Владимир Михайлович, скажите, что из искусств вам ближе – театр или кино?

– Не вижу разницы в степени отдачи. Но технология процесса различается. В кинематографе таким же способом, как и на театральной сцене, действовать нельзя. Кинематограф не терпит никакой плюсовки, наигрыша. А в театре актер должен чем-то дополнить роль, чтобы захватить всех в зале, ведь зритель может сидеть далеко и твоего лица, мимики не разглядит.

– Получается, в кино проще?

– Не скажу. Я начинал кинокарьеру с фильма «Большая семья». Первый съемочный день случился на судостроительном заводе. Это было явно тяжелее, чем в театре, где на сцене тишина. На стапелях все гремит, идет сварка, звучат команды. Я думаю, как же здесь играть? Режиссер Иосиф Хейфиц решил мне показать отснятый материал – обычно этого никто не делает. Я увидел на экране сумасшедшего паренька, который орал благим матом, чтобы перекричать все звуки завода. Это было ужасно! Другой бы режиссер просто поменял артиста, а материал выбросил в корзину. Но Хейфиц, видно, разглядел, что я не лишен способностей. И мы пересняли сцены на заводе.

– Многие зрители оценили ваш актерский талант, когда вы стали выступать в качестве пародиста, подражателя...

– У меня вызывает смех мнение, что есть такая профессия «пародист». Если человек по профессии пародист, то он неполноценен. Но вот когда актерский талант дополняется таким умением, это, конечно, большой плюс, не отрицаю. Когда во время войны я был курсантом спецшколы военно-воздушных сил в Свердловске, меня позвали участвовать в художественной самодеятельности. Спросили, пою ли? Я запел: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали». Глаза у людей округлились – ну точь-в-точь Утесов! Потом я спел «Любимый город может спать спокойно...». Все опять поражены – поет как Бернес! Я вам клянусь, я никого не копировал. Тембр голоса, повадки, мимика – все получалось само собой. А потом, когда я стал профессиональным актером, режиссер Александр Белинский придумал для меня номер в капустнике, в котором я играл Николая Черкасова, Аркадия Райкина, Василия Меркурьева, Бориса Андреева. Потом я этот номер сделал для Театра эстрады, и он приобрел необычайную популярность в городе. Таксисты не брали с меня денег за проезд. Говорили: «Мы тебя узнали! Ты Райкина показываешь!» Никто этого в стране не делал. Я был один! И вдруг сейчас это стали делать все. Сдается, если бы не было жанра пародии, не было бы и телевидения. А я уже никого не хочу пародировать.

– Но на юбилейном вечере вы то и дело демонстрировали свое умение...

– Это для своих, так сказать, для родных. Георгий Александрович Товстоногов тоже для своего круга любил использовать мой талант подражания. Особенно ему нравилось, когда я пародировал его самого, он говорил, что я «пользуюсь внутренним гримом». Мне и самому это нравилось. Как-то мы попали вместе на гастроли в Новосибирск с Геннадием Хазановым. Каждое утро в моем гостиничном номере раздавался звонок: «Георгий Александрович! Это говорит Аркадий Исаакович Райкин. Мы с супругой приглашаем вас на чашку чая». Я отвечал Хазанову: «Спасибо, Аркадий Исаакович, я сейчас помою лицо, зайду к вам, и будем завтракать». И весь день, не вырубаясь из этого зерна характера, мы так и говорили – за Товстоногова и Райкина. Делали это для себя. А получал удовольствие один зритель – жена Хазанова.

– Как случилось, что вас пригласили озвучивать Сталина?

– Я до сих пор не знаю, кто в 1951 году сообщил режиссерам Хейфицу и Зархи, что есть молодой актер в Театре имени Ленинского комсомола, который может озвучить актера Михаила Геловани один в один, а тот говорил как Сталин. Я этого никому не демонстрировал, если только случайно в гримерной. Тогда же все всего боялись. И вдруг меня вызвали серьезные люди, посадили в машину, привезли на «Ленфильм» и сказали, что я должен переозвучить Сталина голосом Геловани – небольшой кусочек в фильме «Огни Баку». Работа срочная, а Геловани как сквозь землю провалился. Сложность заключалась в том, что нужно было говорить не как Сталин, а как Геловани, который говорит за Сталина. Я это сделал. Когда недавно пересматривал фильм, не мог понять, где же говорю я, а где Геловани?

– И это было тайной очень долгие годы?

– Да, я строжайше хранил обет молчания. Никому нельзя было сказать – ни родственникам, ни друзьям. 40 лет молчал! Только в 91-м как раз в Доме актера в зале сидела будущий губернатор Валентина Матвиенко, а я играл Брежнева – тогда и «раскололся». Знал, что не придут, не наденут наручники, не поведут на расстрел.

– Брежнев – ваш любимый персонаж?

– Ну конечно, такой колоритный человек. Я играл в спектакле «Анекдот» многих наших руководителей – Брежнева, Горбачева, Андропова, Сталина, заключенного тюрьмы, кагэбэшника на пенсии. Преображался тут же на сцене – какие-то детали, черточки добавлял – и вот уже новый персонаж. Чтобы стать Брежневым, я доставал из кармана планку со звездами и вешал на лацкан пиджака. Играл и Ленина, и Максима Горького, и Шеварднадзе, и Рафика Нишанова... Театр эстрады был набит битком! Зрители падали от смеха – это был мой конек!

– Но как же после всех этих разговорных ролей вы согласились играть совершенно бессловесного ангела в спектакле «Сбитый дождем» в «Приюте комедианта»?

– Отсутствие слов меня и привлекло! Потому что играть центральную роль, ни на минуту не уходя со сцены, сидя в клетке и не произнося ни слова, – задача очень необычная. Надо сделать так, чтобы зритель понимал, о чем этот ангел думает и чего он хочет. Иначе погаснет внимание. Критики, известные режиссеры говорили, что у меня получилось это внимание к себе стянуть. А кто-то из коллег по цеху подсмеивался, мол, что это за главная роль без единого слова? Я отвечал, что эта моя главная роль значительно интереснее, чем ваша с многочисленными монологами, потому что вы эти монологи говорите очень плохо.

– Умеете сказать жестко и прямо?

– Так я этим и отличаюсь! Я прямо называю современные спектакли лохотроном. Имею в виду в основном постановки Валерия Фокина в Александринском театре. Что там делают с российской классикой! Я протестую, я не могу, когда у Гоголя хочет совокупляться один персонаж с другим. У Николая Васильевича я не читал этого. Ну при чем тут чеховский дядя Ваня и сексуальные отношения? Войницкий Елене Андреевне приносил осенние розы – грустные розы – и только вздыхал. И вдруг – какие-то животные инстинкты выходят на первый план! Ну создавайте современную драматургию, где это не будет казаться диссонансом.

– Вас не обвиняют в ретроградстве?

– Ради бога, пусть кто как хочет, так и думает. Но я за то, чтобы не путались разные вещи. Помните, в магазинах ромовые бабы продавали и мужики говорили: «Можно ром отдельно, а бабу отдельно?» Так вот и я за ром и бабу отдельно. И потом, я знал Валерия Фокина как прекрасного московского режиссера – у него шли потрясающие спектакли – один другого лучше. И когда я узнал, что он приглашен в Питер для возрождения Александринского театра, я очень обрадовался. Но он приехал совершенно другим, с другой головой и идеями. Я на сцене бывшего императорского российского театра видел великих – Черкасова, Симонова, Меркурьева, Горина-Горяинова, Адашевского. Думаю, хорошо, что они не узнали, что произошло с их театром.

– Фокин знает о вашей позиции?

– Понятия не имею. Был круглый стол «Театральный Петербург», который устраивал комитет по культуре. Дошла очередь до меня – просит высказаться Антон Губанков. И я говорю: «Такого определения «театральный Петербург» для меня сегодня нет. А «театральный Ленинград» – было».

– Вам совсем ничего не нравится на питерских сценах?

– Мне нравятся несколько спектаклей. Но даже все вместе это не образует театрального Петербурга. А театральная Москва образуется. Есть бесспорно удачные спектакли, которые держат планку. А в Питере как бы не хватает нужной массы. Мало двух-трех постоянных доминант – Молодежного театра на Фонтанке, МДТ, талантливых постановок Александра Баргмана в «Таком театре»… Мало! И объясню почему. Когда ушел Товстоногов из жизни, произошло роковое совпадение – как-то стремительно умерли все, кто проходил у него практику, – режиссеры Игорь Владимиров, Рубен Агамирзян, Владимир Воробьев, Владислав Пази, Зиновий Корогодский. Долгое время после этого ничего не появлялось – лишь отдельные блики. И для меня так лично и не появилось. Увы.