Эдуард Хиль: «Мы думали, что просто играем в войну»

–Войну я встретил в Смоленске. Наша семья жила в деревянном домике, купленном моим прадедом в конце позапрошлого века. Перед домом – крыжовник, черная смородина, цветы, по двору бегали козы... И еще ворота запомнились – такие старинные, красивые. Война все разрушила. В наш дом в самом начале войны попал снаряд, и он, как и большинство деревянных домов в городе, сгорел. Мои близкие тогда чудом спаслись в подвале.

Меня же в первые дни войны вместе со всем детсадом отправили в эвакуацию на поезде. Во время немецких налетов нам приказывали прятаться под лавки. Мы же думали, что просто играем в войну. И только когда увидели убитых и раненых (наш детский вагон прицепили к санитарному), поняли, что война – это очень страшно.

У нас не было даже хлеба – и сестры милосердия кормили нас кашей, борщом. А во время остановок на станциях женщины, торговавшие всякой снедью, тоже нас подкармливали. Помню, как одна принесла в наш вагон пироги, картошку, огурчики. Дети были такие голодные, что некоторые из нас набрасывались на еду как зверята. А меня учили, что просить – нельзя. Женщина удивилась:

– А чего же ты не просишь?

– Это нехорошо – просить.

– Сейчас, милый, такое время: кто успел – тот и съел.

И я запомнил эти слова на всю жизнь.

Страшно было смотреть, как хоронили умерших. Прямо рядом с железнодорожной насыпью. Помню, как ужасно кричали 18-летние солдаты, умирая в мучениях. Ведь в санитарном вагоне, где везли раненых, не было никаких медикаментов – ни ваты, ни бинтов, ни тем более обезболивающих средств.

А навстречу нам, на фронт везли солдат. В каких-то обмотках. У некоторых даже винтовок не было. Наши солдаты шли на вооруженную немецкую армию с одной винтовкой на десятерых, допотопными тачанками и деревянными самолетами. Вот так мы встретили войну…

В начале июля нас привезли в Пензенскую область, расселили в школах. Потом отправили в городок Беково, что на реке Хопер. Поселили в небольшом каменном домике, где мы впервые за две недели выспались на кроватях, сколоченных наспех из досок.

Рядом в каменном двухэтажном бывшем барском доме был госпиталь. Вокруг него – раненые. Они лежали прямо на траве – мест в доме на всех не хватало. Мы за ними пытались ухаживать, делились хлебом, хотя и самим все время очень хотелось есть. Как же стонали эти совсем молодые мальчишки! Я видел юношу, у которого не было ни рук, ни ног. Он прожил два дня… И калек было очень много. Пожилой опытный врач, проходя мимо раненых, говорил санитарам: этого – на операционный стол, этому – воды, а этого не трогайте – он сейчас умрет. И мне все это не забыть уже никогда…

А однажды я нашел красивую штучку – думал, что игрушка. Оказалось – взрыватель. Я его стал ковырять, и он взорвался у меня в руках. Хорошо, что рядом был госпиталь. Я орал от боли. А мне говорили:

– Ну что ты кричишь?! Вот люди без рук, без ног лежат.

И я увидел, как одному моряку отрезали руку безо всякой анестезии. Ему просто дали полстакана спирта. У меня, глядя на это, боль сразу прошла. И мне сказали:

– Ну подумаешь, мы тебе всего два пальчика щипчиками отрежем...

– Не дам! – крикнул. И убежал.

За мной погнались, но врач сказала:

– Не бегайте за ним. Бог даст, само пройдет!

И Господу было угодно, чтобы у меня все заросло. Только шрамы остались до сих пор.

В том доме мы прожили до зимы. Она оказалась крайне снежной и холодной. А у нас не было никакой зимней одежды. Так и сидели в доме. Потом нас рассортировали по разным детским домам. Меня отправили под Уфу. Там мы работали в поле, помогали и по кухне.

Самая большая радость была, когда тебя просили принести хлеба. И ты, пока нес, потихоньку отламывал кусочек. Хлеб был горький. Вместе с зерном попадалась полынь, которая росла в тех краях.

А как-то мы шли из школы мимо рынка, который был рядом с железной дорогой. А тут как раз остановился состав, следовавший с Дальнего Востока в Москву. Из него выскочил солдат в добротном полушубке (он был совсем не похож на тех солдат, которых мы видели в первые дни войны). Солдат спросил нас:

– Вы откуда такие одинаковые?

– Мы детдомовцы.

– А есть хотите?

– Да.

А тут же бабки продавали пирожки в корзинах. Так солдат просто перевернул эти корзины и вывалил пирожки прямо на снег:

– Ешьте!

И мы набросились на эти пирожки. А солдат вскочил в поезд и помахал нам рукой. Поезд тронулся…

Одно из самых страшных воспоминаний — малярия. Почти все переболели. Те редкие счастливчики, кто не заболел, нам завидовали – ведь нас хорошо кормили. А мы и есть-то не могли ничего…

…И вот прошло 50 лет. Я приехал в эти края с концертом. Но не смог попасть в Беково, где был наш детдом, – туда, сказали, до сих пор нет дорог.

Зато во время концерта я получил записку: «Эдик, можно к тебе подойти после концерта? Это твой товарищ по детскому дому Миша Хайкин».

Конечно, я его помнил. В войну мы с ним дважды убегали на фронт. Собирали сухари и ночью убегали. Нам было по девять лет. Нас ловили и каждый раз говорили, что посадят в тюрьму. А еще мы ходили и пели для раненых песню «Вставай, страна огромная!». Пели такими тоненькими голосишками. И один офицер с повязкой на глазах сказал: «Нет, такой народ победить нельзя».

Мы встретились после концерта с Мишей. Мы стояли с этим большим человеком и плакали. Ведь среди всех наших ребят из детского дома он нашел только меня...