Евгений Евтушенко: «ПМЖ моего сердца – Россия»

Выдающийся поэт-гражданин считает, что невозможно быть патриотом собственной страны, не будучи патриотом всего человечества

В советские времена он был, пожалуй, самым популярным поэтом и одним из немногих полузапрещенных. В начале 1990-х уехал жить в США, где преподает в университете историю русской поэзии. С тех пор каждое лето приезжает в Россию, обязательно – в Москву отпраздновать свой день рождения в Политехническом музее и при первой же возможности – в Петербург. С творческими вечерами. Евгений Александрович признается, что один из секретов его жизненной силы и энергии – люди, которые приходят услышать его стихи.

В день рождения, 18 июля, Евгений Евтушенко выступил в Политехническом (несмотря на жару, все места в зале были заняты, стояли в проходах), а 27-го в Санкт-Петербургской академической капелле состоится его творческая встреча и презентация новой книги.

– Евгений Александрович, следовало бы начать разговор с традиционного в таких случаях вопроса: чем будете удивлять? Но название творческой встречи, как, впрочем, и новой книги – «Можно все еще спасти», – не позволяет этого сделать. Что «можно спасти»? Россию? Мир? И кто должен податься в спасатели? Президент? «Люди доброй воли»?..

– Дорогой Володя! Любопытно, но, как бы предугадывая точно такой вопрос, какой вы мне задали, я превентивно ответил на него в моем небольшом вступлении в книгу: «Мы все – потенциальные спасатели друг друга. Многие из-за крушения стольких «измов» вообще разуверились в том, что в жизни существует какой-либо смысл. Но смысл жизни именно во взаимоспасении. Чтобы изменить политику, нужно прежде всего измениться самим и перестать воевать друг с другом прежде всего внутри собственной семьи. Количество родственников, ежегодно убиваемых в семейных ссорах, потрясает. Можно спасти тех, кто думает, что честностью ничего нельзя сделать? Можно. Примером собственной честности. Можно ли спасти людей, которые не хотят читать великие книги, потому что перестали верить в силу слова? Можно, но не надо их заставлять и принуждать к этому».

Почему многие у нас морщатся при слове «социализм», как от зубной боли, а заодно и от таких имен, как Горький и Маяковский, не стесняясь издеваться над трагическими судьбами этих неотменяемо великих писателей, втянутых историей в капкан самообмана? Потому что нас принуждали верить в социализм те, кто сам не верил в него, и называли этим словом именно то, что полностью противоречило его первоначальной сущности, безусловно выросшей из подпольного мятежного христианства, восставшего против фарисеев. А когда Александр Дубчек и другие чешские идеалисты, ходившие в Москве на вечера русских поэтов-шестидесятников, выдвинули идею социализма с человеческим лицом, наши бюрократы смертельно испугались и показали им социализм с танковой мордой. Это был самый страшный удар по первоначально чистым идеалам социализма, нанесенный нами самими. Я недавно писал для моей антологии «Десять веков русской поэзии» статью о русско-грузинском поэте Александре Цыбулевском, который никогда не занимался подпольной деятельностью, но тем не менее в сталинское время был брошен в лагерь на несколько лет за «недонос» на девушку – подпольщицу-идеалистку Эллу Маркман, прозванную Коммунэллой. Однажды при мне он горько сказал, что в Мандельштаме было гораздо больше социализма, чем во всех вместе взятых его мучителях. Почему циники очень часто побеждают идеалистов? Да потому что им легче сплачиваться, они не столь индивидуально самоценны. Отсутствие честности и элементарных принципов – это их сила. И все-таки эта сила лишь кажущаяся, ибо лишь разобщенность идеалистов – это вспомогательная мощь циников.

Знаете, чем была объединена плеяда замечательных шестидесятников в разных областях, таких как Гагарин, Сахаров, Ландау, Хуциев, Рязанов, Додин, Ефремов, Аскольдов, Шукшин, Волчек, Чурикова, Приемыхов, Алексей Герман, Неизвестный, Окуджава, Целков, Шемякин, Вознесенский, Ахмадулина (список этот можно было бы продолжить)? Тем, что они увидели еще своими детскими глазами во время войны с фашизмом, какая мощь просыпается в людях, если они осознают, что их дело справедливое. Великое искусство, воспевающее зло, вообще невозможно. Когда самоспасение превращается во взаимоспасение, оно перестает быть животным инстинктом самосохранения любой ценой и возвышает человека.

Бессовестность заразительна, потому что она кажется всегда успешной. А разве это успех – то, что они им называют? Посмотрите, как трусливо бегают глаза подлецов, как они мучаются бессонницей, как они избегают общаться с людьми, прямого взгляда которых они боятся. Счастливость подлецов наигранная. Страдальческая честность Сахарова была гораздо счастливее. Нам необходимо как можно больше людей, от чьего взгляда нам будет за многое становиться стыдно. Пробуждение стыда в себе, конечно, должно начинаться со стыда за себя. Так что каждый должен для себя выбирать на нравственном распутье – либо самооправдывание, либо самоспасение взаимоспасением всех.

– Мы приближаемся к 20-летию «новой России». Шестидесятники, по мнению многих, подготовили революционную ситуацию середины 80-х – начала 90-х. Станислав Рассадин утверждает, что «Евтушенко – несомненное олицетворение шестидесятых». Насколько оправдались ваши надежды времен горбачевской перестройки на построение «светлого будущего»? Той ли дорогой мы идем? Да и вообще – что за Россию, по-вашему, мы построили за 20 лет?

– Горбачев в мировой истории останется все равно с положительной оценкой, ибо он спас человечество от, казалось бы, неминуемоего ядерного конфликта, после которого исчез бы наш хрупкий земной шарик. Но он сам был не подготовлен к тому, с какой устрашающей быстротой развивались события, и руль вырвался из его рук, вовсе не злоумышленных, но оказавшихся недостаточно сильными. Но все мы, а не только он, оказались неподготовленными к таким стремительным переменам. Поэтому мы наделали столько непростительных ошибок. И знаете из-за чего? Из-за неподготовленности, из-за недостаточной политической культуры и культуры как таковой, помогающей на основе знания истории прошлого предугадывать возможные варианты будущего и быть готовыми к ним.

Мы не разгадали и исторического предупреждения в «Бесах» Достоевского, обозвав его когда-то реакционным, и всепоглощающей любви Пастернака к своему Отечеству в романе «Доктор Живаго», где гражданская война русских друг с другом впервые была показана как жестокое неоправданное заблуждение обеих сторон, и до сих пор, по-моему, не прочли по-настоящему «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына как завещание никогда не повторять ничего даже отдаленно подобного по отношению к собственному народу. Недостаток культуры сказывается в том, какие дешевые песни становятся хитами нашей попсы, какие убогие триллеры и слезоточивые сентиментальные романы становятся у нас бестселлерами и какие пошлые художники самыми покупаемыми. Но у нас есть настоящая литература и настоящая поэзия, достойная внимания.

У вас в Питере живут два уже бессомненных классика русской поэзии – Александр Кушнер и Глеб Горбовский – и третий классик, духовно прописанный в Петербурге, – Евгений Рейн, да и многие другие прекрасные поэты, имена которых вы непременно увидите в пятитомнике моей новой антологии «Десять веков русской поэзии». Первый том уже готов к печати. Там будут Найман, Соснора, Бобышев, Знаменская, Вольтская, Слепакова, Григорьев, Яснов и Григорьев, Шварц и мой давний «враг» Гандлевский, который никак не может примириться с моим существованием, и конечно, другой «враг» – Бродский, цитату из которого я повесил на стене Политехнического музея 18 июля сего года, ибо антологист должен ценить все лучшее и в своих так называемых противниках.

Литературное противостояние, переходящее во вражду, всегда приносило и приносит много вреда самой литературе. Ни один из исследователей Бродского не нашел в себе мужества упомянуть о том, что он был освобожден благодаря именно моему письму в его защиту. И я включил лучшие его стихи в мою антологию «Строфы века». Я антологист, то есть собиратель всего лучшего в поэзии, и не имею права вступать на тропу войны, на что, кстати, уходит у многих писателей слишком много времени. Со временем повышается моя оценка других поэтов, которых я изучаю. Я написал в общей сложности семь стихотворений о Мандельштаме – он с возрастом становится мной все любимее. То, что он написал первое стихотворение о Сталине с чувством полной брезгливости, было не политикой, а инстинктивной гигиеничностью и спасло многих от иллюзий.

Мне очень нравятся документальные фильмы Алексея Пивоварова о войне – о Ржеве, о 22 июня – он, может быть, и не догадывается, что в этих фильмах он – наследник всего, что не доделали шестидесятники. У нас много достойных наследников, и они еще проявятся. В гигантской очереди к гробу Окуджавы было великое множество бабушек-шестидесятников с их тогда еще маленькими внуками-«девяностиками». Но сейчас они подрастают. Постмодернисты, поставившие задачей «сбросить шестидесятников с парохода современности», их физически похоронили, но не смогли похоронить их образов, которые будут жить вечно. А сами постмодернисты заметно скукожились, ибо тратили слишком много сил на развенчание других писателей, а не на собственное совершенствование.

– «Поэт – как ясновидящий Кутузов, он отступает, чтобы наступать…» – пишете вы. Кутузов – стратег. Что вы, как поэт, можете сказать о наших перспективах? Сколько должно смениться поколений, чтобы можно было в России навести хотя бы относительный порядок?

– Я очень надеюсь на поколение, родившееся в девяностых, которых называю «девяностиками».

– Свойственна ли вам ностальгия? Иногда слышишь, что русский (российский) человек после двух-трех недель пребывания за границей начинает чувствовать себя неуютно. Вы уже два десятилетия (все те же 20 лет!) проживаете в США… Нет ли желания вернуться на ПМЖ? Наверное, вы больше нужны здесь, в России, чем в Америке…

– ПМЖ моего сердца – это прежде всего Россия – неужели это непонятно из моих стихов? Но сейчас невозможно быть патриотом собственной страны, не будучи патриотом человечества в целом.

– В прошлом году вы создали в Переделкино Музей современной живописи, где выставлены работы Марка Шагала, Пабло Пикассо, Олега Целкова… «из личной коллекции Евгения Евтушенко». Насколько он посещаем? Может быть, лучше было бы подарить свою коллекцию городу Москве, как это сделали Шилов, Глазунов, и получить под нее какой-нибудь роскошный особнячок в центре столицы?

– Мой музей я еще в прошлом году передал в подарок России, ее народу. Никто до сих пор нее последовал моему примеру, хотя существует много частных очень богатых коллекций. Посещаемость его все возрастает.

– Кстати, о музеях. Я слышал, что в городе Зима уже существует музей Евгения Евтушенко – под кодовым названием «Дом-музей поэзии». Когда-то вы писали: «Рассадин, Аннинский и Сидоров, // Сбивая позолоту с идолов, // Мне идолом не дали стать…» В России вам «забронзоветь» помогут элементарно – и читатели, и почитатели, и чиновники… А каково сегодня отношение к поэту Евгению Евтушенко на Западе, в тех же Соединенных Штатах Америки?..

– Я побывал во всех регионах нашей страны и в 96 странах. Везде, даже в самых-наисамых медвежьих углах и крошечных городках и селениях, я находил своих верных читателей. Мои стихи и проза переведены на 72 языка. Только на английском у меня вышло 18 книг. Вопрос же о музее Евтушенко в городе Зима – не ко мне.