Владислав Демченко: «Люди уже устали от 3D и от попкорна»

На сцене Большого театра кукол 9, 10 и 11 сентября состоятся премьерные в Петербурге моноспектакли Владислава Демченко «Зачарованный смертью» по мотивам японской прозы и поэзии в переводе Григория Чхартишвили (Бориса Акунина). В Москве за прошлый сезон эта постановка собирала зал уже 40 раз, а весной следующего года она будет показана в крупных городах Германии и Италии. Но Владислав ДЕМЧЕНКО признается, что важнее всего ему – быть понятым и принятым в родном Петербурге.

– Знакомство зрителя со спектаклем начинается с афиши. «Зачарованный смертью» – откуда такое пугающее название?

– Может, пугающее, а может, притягивающее. В любом случае оно не оставляет равнодушным. Дело в том, что спектакль создан по произведению Юкио Мисимы «Исповедь маски», а «Мисима» (это псевдоним) в переводе с японского означает «зачарованный смертью дьявол». Слово «дьявол» мы убрали, оставили «Зачарованный смертью».

В спектакле многое связано со смертью, как с некой конечной точкой, но он абсолютно воздушный и позитивный. Я вообще не считаю его моноспектаклем и хочу, чтобы жанр звучал как «соло для артиста с бабочками». Потому что в финале на сцене появляются живые бабочки. Это как символ: одна жизнь растворяется в облаке, другая рождается. И в этом огромный позитив. Бабочки остаются на сцене жить своей жизнью. Это как души. И зритель даже может взять бабочку и унести ее с собой, как уже происходило на спектаклях. Ведь неизвестно: она может сесть к вам на плечо.

– О чем этот спектакль?

– О вас, обо мне и о любом другом, кто ходит по улице. У каждого в жизни бывают периоды, когда что-то с тобой происходит, но ты боишься об этом сказать и даже подумать. А Мисима произносит вслух: это первое знакомство с физиологией, с мужеско-женским началом, первый опыт отношений с женщиной. Кстати, ему он дико не понравился. Или первая влюбленность в мужчину. Здесь нет мотивов гомосексуальности. Но есть восхищение совершенным телом, совершенными мускулами, волосами под мышками. «Как, а у меня нет ничего этого!» – думает подросток. Это сейчас думаешь: «Боже мой, зачем все это?!» Об этих вещах Мисима говорит открыто.

Когда мне предложили произведения на выбор, я очень долго оттягивал решение. И сел читать только в последнюю ночь перед тем, как надо было давать ответ. Честно скажу, я не помню, как прошла эта ночь. Меня настолько потрясла эта история – своей философией, глубиной, откровенностью, что я понял, что хочу ее сыграть. Она очень скандальная, очень неоднозначная. Здесь показана человеческая нагота (в переносном смысле и совсем чуть-чуть в прямом). Это как момент публичной исповеди, когда говорить не стыдно. Не стыдно – потому что это действительно было в твоей жизни. 

В спектакле есть «художественное харакири», как я это называю. Мисима в 45 лет сделал себе харакири, это был публичный акт. Мне сейчас тоже 45. Вообще, в этой истории – дикое количество совпадений. Первый показ этого спектакля был 6 марта 2010 года. 6 марта 2011 года (когда я задумался, у меня волосы встали дыбом!) произошло страшное землетрясение в Японии. 1 июня я сделал благотворительную акцию, мы собрали детям Японии 450 тысяч рублей.

– Для того чтобы играть такую пьесу, нужно быть знатоком японской культуры.

– В постановке много пластических этюдов. Я понимал, что для работы с этим материалом мне необходим японский балетмейстер. И единственный японец, принятый в труппу Большого, Морихиро Ивата, согласился ставить эти этюды. Оказывается, веер – это жест. У японцев веером можно действовать либо горизонтально, либо вертикально. Это движение режет как ножи. Плюс я приоткрою маленькую тайну: там есть танец гейши. Опять-таки к теме того, что происходит в жизни каждого человека. Любой маленький ребенок когда-то начинает одеваться в мамины платья, туфли. Он пробует жизнь своим способом.

– Вы ждете что-то особенное от петербургских гастролей, ведь это ваш родной город?

– Приезд в Петербург для меня – большая ответственность. У меня мама живет на Васильевском острове, у меня здесь похоронен папа (он умер, когда мне был всего год). Вот вы меня спросили про смерть – да, я столкнулся со смертью, меня с детства таскали на Большеохтинское кладбище. Я с тех пор ненавижу кладбища. Во-первых, рядом с тем кладбищем находился завод ароматических веществ, и при подходе к кладбищу был запах вафель. И я с детства ненавижу вафли. То есть «зачарованность смертью» коснулась меня еще тогда.

Я родился на Моховой улице, где Театральный институт. Может, это был знак. Я с детства обожал бегать на утренники на французские фильмы в кинотеатр «Спартак», где было безумно вкусное мороженое за 10 копеек в хрустящем стаканчике. Этот вкус запоминался мне вместе с красивым французским костюмным кино с Жаном Марэ, с Жаном-Луи Трентиньяном. О королях, королевах, с красивой любовью, путешествиями, декольте....

– Как же вы оказались в Москве?

– Пришло время поступать в Театральный институт. В то время набирал курс Владимиров. У меня была первая проба. И мне посоветовали вообще никогда не поступать и не соваться. Я не послушал, уехал в Москву и поступил в лучший институт всея Руси – Театральное училище имени Щукина.

Я безумно счастлив, мой худрук Евгений Рубенович Симонов, абсолютный гений, был руководителем Театра имени Вахтангова, потом организовал театр имени Рубена Николаевича Симонова, своего отца. И по сей день я работаю в этом театре.

Но любой репертуарный театр ограничивает тебя в выборе, поэтому я уже давно делаю свои проекты. А любой проект – это проблема, я нахожу, решаю, занимаю деньги, но тем не менее я живу и пытаюсь двигаться вверх. Да, бывают провалы, я ужасно переживаю, как примет публика этот спектакль. Я делал восемь закрытых прогонов перед тем, как вынести его на суд публики. Все-таки это тяжелое произведение, но мне кажется, что я сам – позитивный человек и подсознательно ищу выход, делая его светлее.

Когда меня спрашивают в интервью, как у меня идут дела, я всегда отвечаю, что все отлично. Хотя, закрыв дверь редакции, понимаю, вообще-то не все хорошо, вообще-то и с деньгами трудности, и не только с деньгами… Но в тот момент я отвечаю совершенно искренне. Да, проблемы существуют, я живу в этой стране, я хожу по этим улицам, в эти магазины, я не оторван от земли. Я отрываюсь от земли, только когда смотрю какое-то красивое произведение, которое заставляет мыслить.

И вообще я считаю, что театр недооценен нашим правительством. Говорят, когда верстали в этом или прошлом году бюджет страны, забыли вставить строчку на культуру. Она и так выживает, и так в загоне. Культура – это вообще то, чем гордится нация. А у нас всегда до нее нет дела.

– Да, культура сегодня держится на энтузиастах, порой на энергии одного человека. В связи с этим вы сами себе не задавали вопрос, кому сегодня нужны спектакли?

– Во-первых, это нужно человеку, ради спасения его души. А спасение души одного человека, даже если он спасает самого себя, это прекрасно. Во-вторых, если спектакль идет уже год и его посещают люди, значит, он кому-то нужен. Все идут за эмоциями. Люди уже устали от 3D и от попкорна. А театр – это красиво проведенный вечер, ты готовишься к этому. Знаете, петербургская публика еще ходит со сменной обувью! Это потрясает. Покупается программка, всегда хочется сходить в буфет, если есть перерыв. Если хороший спектакль, вечер хочется продлить, сходить в кафе и выпить кофе. Или, наоборот, остаться одному. И это останется в памяти. Потому что театр это некий праздник для самого себя.

Лицо Петербурга – это те люди, которые при небольшом количестве денег находят возможность посещать театры, любоваться красотой города. Мы тут зашли на Петропавловскую крепость вечером, на пляж. Там тихо сидели люди, кто-то прогуливался. Они смотрели на воду… Это красиво. Это напоминает кусочки Парижа, Венеции, Рима.

– А какой сейчас ваш любимый уголок Петербурга?

– Когда моя мама переехала на Васильевский остров, я открыл для себя этот район, и если у меня нет дел, я в центр не выезжаю. Мы гуляем с собакой, у меня такса, его зовут Максим. Он объездил с нами весь мир, он счастливый пес. Он был в Лиссабоне, был в крайней точке Европы, много раз был в Париже, два раза в Австрии, в Альпах, много раз в Германии, купался в море, где он только не был! Это маленький человек, я его называю маминым любовником, потому что он очень любит мою маму. Собака – это всегда любовь, огромная и безвозмездная. Это существо не причинит тебе зла. И поэтому мы действительно в ответе за тех, кого приручили. Наверное, как актер в ответе за свой спектакль, это ведь тоже его маленький ребенок, как бы банально это ни звучало. Но его тоже нужно приручить.