«Моя профессия – думающий человек»

Режиссер Андрей Кончаловский считает, что художники должны вернуться к понятному для людей искусству, обращенному к чувственности

Успешный, уверенный в себе, с манерами, выдающими человека, который жил в России, потом добился своим талантом возможности работать на Западе, впитать другую культуру и теперь убежденно заявить: «У нас лучше» – вот таким я увидела известного режиссера кино и театра Андрея Кончаловского. Он приехал в Петербург на два дня, чтобы открыть международный форум «Искусство и реальность», который был организован Фондом Петра Кончаловского, и для того, чтобы поучаствовать в международных дебатах. 

– Андрей Сергеевич, на форуме не раз звучало, что критика сегодня имеет все меньшее значение, во всяком случае в России.

– Почему? Я не согласен. Критика играет очень большую роль. И часто пагубную для развития современного искусства. Критика колоссально влияет на появление определенных тенденций, которые потом объявляются общепринятыми ценностями. Я бы назвал критику служанкой рынка.

– На вашем сайте прочла интервью, в котором вы с большой обидой говорите о том, что неудачную судьбу проката вашей картины «Щелкунчик и Крысиный король» во многом предопределила агрессивная критика. После негативных рецензий на «Щелкунчика» прокатчики не захотели выполнять прежние, выгодные для вас условия контракта. И даже ваше имя не спасло ситуацию. Это так?

– Ну да, да, это так. Но это уже политика. Вот и рекламщики – они же рупором чьим-то являются. Они действуют согласно заказу. Все зависит от того, кто заказывает музыку. Поэтому критики тут играют двойную роль.

– Неужели нет механизма, который бы мог обеспечить существование независимых, неподкупных критиков?

– Независимых людей вообще нет. Все от кого-то зависят. Но я не вижу института, который бы породил независимых критиков. Я знаю независимых экспертов, но не критиков. 

– Получается какой-то замкнутый круг...

– Это продолжение одного процесса. Посмотрите на людей, которые ходят на выставки абстрактного или концептуального искусства. Что у них на лицах? Все что угодно, но не живые эмоции. А вот люди, которые ходят в музеи, – другие.

– Вы имеете в виду тех, кто ходит смотреть классическое искусство?

– Нет, я имею в виду тех, кто идет смотреть искусство, которое не надо объяснять. То есть они смотрят те произведения, которые не требуют интеллектуального напряжения.

– А разве это плохо – интеллектуальное напряжение?

– Интеллектуальное напряжение не сообщает чувства. А по Льву Толстому, искусство – это прежде всего сообщение чувства.

– Ну, мне кажется, интеллектуальное напряжение не исключает чувственности. Думающему зрителю важно прослеживать цепочку преемственности манер, стилей, воззрений художников. 

– И все же главное – это обращение к душе, к чувствам.

– Вы, как художник, как режиссер, наверняка умеете просчитывать те кнопочки, на которые следует нажать, чтобы взывать к чувствам зрителей....

– Художник не может этого знать. Живописец должен выражать свое отношение к месту, к тому, что он видит. Хотя и в кино, и в литературе существуют те же самые законы. Давайте подумаем, что такое тогда искусство вообще? В философском понимании это форма познания, которая при помощи словесных или изобразительных образов способствует расширению нашего постижения мира и самих себя. Из этого и надо исходить: какая форма способствует, а какая – нет? Когда я снимаю кино, я создаю условность, а не думаю, не теоретизирую – я ищу свои способы познания мира, как и любой художник.

– На форуме часто высказывалось мнение, да и вы его тоже не раз произносили, что искусство переживает глубокий кризис. А я вот этого не чувствую. Знаю художников, которые увлеченно, честно, искренне работают, выражая свое видение. Может быть, все зависит от угла зрения?

– Кризис есть, это мое глубокое убеждение. А насчет своего видения... Человек, который сидит на завалинке и играет на балалайке, – он ведь наверняка искренне выражает свое отношение к искусству. Но Рахманинова он вряд ли исполнит. Когда мы говорим о кризисе, мы имеем в виду, что все новомодные западные влияния, современные технологии в искусстве способствуют повсеместному развитию дилетантства. У нас огромное количество художников, не умеющих рисовать. Дюрер и Микеланджело учились рисовать с 14 лет. А сегодня этого не надо. Можно сделать инсталляцию, какие-то какашки положить, и те же критики скажут, что это прекрасно. Вместо того чтобы смело заявить: «А король-то голый!» Можно что-то такое нарисовать масляное, написать такое свое «отношение», но это не будет тем, что может называться неповторимым продолжением или развитием великой изображенческой культуры. Взять великих художников XX века – Фрэнсиса Бэкона или Пабло Пикассо, который для рынка делал одно, а для души – другое, но ведь они были феноменальными мастерами в рисовании, профессионалами. Их нельзя было просто сымитировать. А член на мосту может нарисовать любой, даже дворник.

– Вы не считаете «Х.. в плену у ФСБ» искусством?

– Нет, конечно. Но это хороший политический акт. Так же как любой плакат РОСТа являлся не предметом искусства, а агитацией. Прежде всего, подобная акция не является обращением к чувственной стороне, к душе, это протест, это способ выражения политических воззрений.

– Но это еще не говорит о том, что художники не владеют ремеслом. Казимир Малевич ведь не только «Черный квадрат» создал – он же был отличным рисовальщиком! Прекрасно знал законы и приемы живописи...

– Начнем с того, что художником он был посредственным. И владел приемами в слабой степени. Именно потому, что он был несильным рисовальщиком, он и решил подвести подо всем черту, он что-то подытожил как художник. А вообще черный квадрат мог нарисовать любой. Гениальный ход Малевича был в том, что этот черный квадрат он повесил в красном углу вместо иконы. Это был политически точный расчет, гениальный пиар-ход. Кроме того, что Малевич очень глубоко был погружен в теософские дебри и намеревался создать новую религию, он был грандиозным пиарщиком, как, впрочем, и Энди Уорхолл. В США сегодня практически в каждом доме богача на стене висит работа Уорхолла – и не потому, что хозяину нравится этот объект, который с огромной натяжкой можно назвать «произведением искусства». Нет, на стенах висят инвестиции. Также считать «Черный квадрат» эпохальной вехой в изобразительном искусстве – роковое заблуждение. Это имитация искусства. Прежде всего потому, что искусство повторить нельзя. «Черный квадрат» повторить под силу любому. А вот чтобы написать точную копию картины Сезанна, надо быть исключительным профессионалом. Искусство – это неповторимая вещь.

– Но, простите, задача искусства – вообще не повторять. Надо двигаться вперед и предлагать новое, сочинять совершенно свое.

– И при этом школу куда-то девают. Школа имеет глобальное значение. Все художники принадлежали к каким-то школам до определенного момента. Потом начался уход от всяческих школ. На мой взгляд, от «Черного квадрата» искусство покатилось к черной дыре. 

– На ваш взгляд, XX век стал переломным и катастрофичным?

– Конечно! Рынок вмешался очень сильно. Так же как Голливуд погубил киноискусство. 

– Неужели вы так критично относитесь к Голливуду?

– Да. Это машина для зарабатывания денег. Искусством там и не пахнет.

– Но говорят, что мы просто не видим тех достойных картин, которые делаются в Голливуде. До нас они не доходят – нам привозят самые низкопробные.

– Уверяю вас, все голливудские картины доходят до всех. Потому что надо собрать деньги со всего мира. Голливудские картины выходят и в Америке, и у нас в России одни и те же – поверьте мне.

– Может ли сегодня российское искусство быть конвертируемым на Западе?

– Не надо ничего конвертировать. Надо снова вернуться к чувственной и понятной для людей форме выражения, к живой настоящей реальности. И на это должны быть настроены арт-критики. Абстрактная живопись хорошо продается, но по большей части не является искусством. 

– И тем не менее, зайдя в питерские галереи, президент Американской ассоциации арт-критиков Марек Бартелик был удивлен количеством хороших работ... 

– Ну, значит, мы в России еще имеем нормальное живое искусство. И по части актуальности и концептуальности, слава Богу, отстаем от Запада. Пока.

– Почему вы, режиссер по профессии, так озабочены состоянием изобразительного искусства?

– Я не считаю, что моя профессия – режиссер. Моя профессия – думающий человек.