Владимир Познер: «Мы никогда еще так хорошо не жили»

Известный тележурналист не будет снимать фильм о России, потому что для этого нужно иметь «незамыленный взгляд»

Имя Владимира Познера возникает в памяти одним из первых, когда речь заходит о российском телевидении. Совместная работа с основателем жанра ток-шоу Филом Донахью, модерирование первых телемостов между Россией и США в 1980-е годы, мандат первого президента Академии российского телевидения, создание многочисленных авторских телепрограмм… Владимир Познер по праву считается одним из лучших интервьюеров не только в России, но и в мире. При этом Познер говорит: «Отвечать на вопросы мне нравится не меньше, чем задавать их». А говорить с ним можно обо всем: о политике, искусстве, кулинарии, здоровом образе жизни… Его ответы всегда корректны и точны.

– Владимир Владимирович, у вас на телевидении сложился определенный образ: человека, тщательно готовящегося к каждой программе и потому контролирующего ситуацию… Не тесно ли вам в амплуа «серьезного журналиста»?

– Ситуация, когда человек на всю жизнь застревает в одном образе, кажется мне крайне скучной и неправильной. Телевидение я ценю еще и за то, что оно позволяет мне работать в разных жанрах, оказываться в разных амплуа. Путешественником, как в циклах телепередач «Одноэтажная Америка» и «Тур де Франс». Любителем балета, как в шоу «Болеро», где я был соведущим Илзе Лиепы. И даже в амплуа спортсмена, как в программе «Король ринга». Все это разные грани меня.

– И в какой ипостаси вы чувствуете себя наиболее комфортно?

– Мой самый любимый жанр – интервью. И мне нравится не только задавать вопросы, но и отвечать на них. В этом жанре проявляется способность людей слушать и слышать друг друга, в интервью есть возможность тренировать этот редкий и важный навык. К сожалению, им обладают не все журналисты. Многие мои коллеги полагают, что они, а не их герои – главные действующие лица интервью. По-настоящему хороших интервьюеров не так уж и много в мире: я знаю нескольких высококлассных специалистов в США, нескольких в Великобритании, есть во Франции один. В России помимо меня, как видите, я не играю в скромность, умеют слушать и интересно задавать вопросы Тина Канделаки и Алексей Венедиктов.

– А каков, на ваш взгляд, нынче статус российского журналиста?

– Для нашей страны всегда было типично несколько искаженное представление о журналистике. В советское время вместо журналистов у нас были «солдаты идеологического фронта». В эпоху гласности при Горбачеве журналисты вдруг стали национальными героями. Все это, возможно, стало причиной того, что многие забыли о главной задаче нашей профессии. Она очень простая – говорить о том, что вокруг происходит не правильно, не так, как должно быть. Об этом никто слышать, как правило, не хочет. Поэтому журналистика – это всегда трудно, часто небезопасно. Отчасти поэтому далеко не вся российская журналистика работает по такому принципу. Критики власти значительно больше скапливается в социуме, потому что в России не принято доверять власти. Для нас более типично считать, что все везде плохо и что мы сами ничего изменить не можем.

– При этом изменения все же происходят… Как вы оцениваете уровень жизни в современной России?

– Я много езжу по стране. И пришел к выводу, что у нас никогда так хорошо не жили, как сейчас. Количество автомобилей, магазинов, полных платежеспособными покупателями, – все это говорит о довольно высоком уровне жизни. И меня удивляет, что при этом большинство людей по-прежнему уверены, что мы живем хуже, чем в Европе. Ничего подобного! Но мы же уверены, что это у нас все ужасно, что у нас все рушится и никакой надежды быть не может. 

Что на Западе действительно принципиально по-другому устроено, так это взаимоотношения власти и граждан. Власть, как и у нас, критикуют везде в Европе и в США. Но происходит это потому, что люди уверены: они, выражая свое мнение, могут что-то изменить к лучшему. То есть люди вступают с властями в диалог, в некое сотрудничество, а не просто критикуют. Приведу пример такого типичного для Европы взаимодействия власти и граждан. 

Моя дочь вышла замуж за немца и давно живет в Берлине. Ее супруг – профессор, психолог. По европейским меркам он хорошо зарабатывает. Его годовой доход составляет 100 тысяч евро в год. И вы знаете, какой он платит налог? 42 процента. То есть от его 100 тысяч остается 58. Какая в нашей стране самая распространенная реакция на необходимость платить налоги? Поиски способа не платить. А в Германии люди знают, что их налоги идут на то, чтобы менее богатые люди имели такую же медицинскую страховку, такое же школьное образование, что и обеспеченные люди.

– Критикуют у нас и современный культурный уровень. Сравнивая его с советским, принято вспоминать, что когда-то мы были самой читающей страной в мире... 

– Наверное, сейчас действительно стали меньше читать. Потому что появились другие источники информации. В СССР книги компенсировали людям недостаток знаний о мире. На советском телевидении такой информации не было. Я в СССР жил с 1952 года и хорошо помню, сколько было программ. Сначала две. Потом три. А сейчас сколько?

У меня сложилось впечатление, что сейчас в России люди в культурном плане даже более разносторонние, более знающие, чем очень многие современные европейцы и американцы. Что меня действительно беспокоит, так это то, что не самые лучшие изменения происходят в сфере российского школьного образования. Ведь именно оно – бесплатное и обязательное для всех – определяет в итоге общий культурный уровень любого государства.

– Вы можете выбрать государство для собственной жизни. Ведь у вас три гражданства: российское, американское и французское.

– Если меня попросили бы назвать страну, где мне уютнее всего, интереснее всего, то я назвал бы, конечно, Францию. Я родился в Париже. Моя мама – француженка. Так что ментальность этого народа близка и понятна мне. 

Как и у каждого народа, у французов есть свои особенности. Общеизвестно, например, что французы, что называется, прижимистые. Эта их черта совпадает с русским «копейка рубль бережет». Но в отличие от нас, французы привязаны к правилам, распорядку и очень строги к своим детям. Я, например, до 17 лет должен был ложиться спать в половине десятого. Завтрак, обед и ужин были в строго определенное время – мама следила за этим. Ни о каких перекусах в промежутках между едой не могло быть и речи. 

– Есть ли у вас в Париже любимые места?

– Площадь Франциска Первого, названная в честь одного из любимейших французских королей. Еще люблю бродить вокруг собора Парижской Богоматери. Не только потому, что я там был крещен, но и потому, что рядом с ним – прекрасный парк. 

– В циклах телепередач «Одноэтажная Америка» и «Тур де Франс» вы с Иваном Ургантом путешествуете по США и Франции. У вас есть желание по модели этих проектов снять фильм о России?

– Для такой работы нужен отстраненный взгляд. Говоря иначе, нужно быть гостем в стране, о которой рассказываешь. В России же я слишком давно живу, и многое кажется мне привычным. Я это особенно остро понял, когда ко мне в гости приехал внук. Он родился и вырос в Германии, называет меня Вовой. И однажды мы поехали с ним из Москвы за город. Едем, и вдруг он меня спрашивает, показывая на обочину дороги: «Вова, а почему столб кривой?» В Германии-то столбы вдоль автострад стоят прямо. И нужно иметь незамыленный взгляд, чтобы видеть наши российские особенности, наше своеобразие. Так что сам я не возьмусь за такую программу. Но был бы рад сопровождать кого-то, кто обладает отстраненным взглядом, в поездке по России.